Видения мгновенно исчезли. Странный бродяга был красив и молод. И у него были огромные глаза. Они смотрели, не мигая, куда-то мимо Ариетты и разглядывали неведомое у неё за спиной. Разглядывали так внимательно, что она невольно оглянулась. Но за её спиной не было ничего интересного. Стена дома, выкрашенная охрой, уже изрядно полинялая, и в стене пустая ниша, в которой когда-то находилась статуя. Незнакомец протянул руку и положил ладонь на голое колено девушки. Ариетта влепила ему пощёчину. Незнакомец отшатнулся, по-прежнему разглядывая пустую нишу в стене.
– Кто здесь? – спросил он глухо. – Ловцы? И тогда Ариетта поняла, что перед нею слепец. Ей сделалось стыдно за свою выходку.
– Кто ты? – задала она вопрос в свою очередь.
Незнакомец облегчённо вздохнул:
– Нет, не ловцы… не ловцы… Слава богам…
Он содрогнулся всем телом, вспомнив ночную охоту и свой бег, петляние по улицам в темноте. Впрочем, для него темнота днём и ночью одна и та же. Как он спасся? Как сумел ускользнуть? Кажется, он перепрыгнул через ограду и упал здесь под пинией, а ловцы помчались дальше, уверенные, что вот-вот настигнут добычу. Он ускользнул. Пока.
– Кто ты? – повторила Ариетта свой вопрос.
– Я – Гимп, бывший гений.
– Гений! – воскликнула она почти восторженно. – Значит, ты говорил с богами, да?
Он кивнул с неохотой:
– Говорил, и довольно часто.
– Ну и как они, боги? Блаженны и вечны?
– Может быть и блаженны, но не вечны. Хотя и бессмертны. Представь, бессмертны, но не вечны.
Он бросал слова, как другие бросают кости – по воле случая, имитируя мысль. Говорил не для того, чтобы высказаться, но лишь затем, чтобы скрыть чувства и опасения. Но это не злило Ариетту. Напротив. Его словесные обманки забавляли её, как игра.
– Ты ослеп, когда тебя сбросили на землю? Гимп отрицательно покачал головой:
– Я ослеп, потому что потащился вместе с армией Руфина в Месопотамию. Люди придумали для гениев сладкую приманку под названием «римское гражданство». Я облучился вместе с другими. Теперь они умирают в клинике Нормы Галликан. А я метаморфирую. Для начала у меня вытекли глаза. Потом произошла регенерация, но что-то нарушилось, и я не могу видеть. Гении под воздействием жёсткого излучения метаморфируют. Так же, как и боги. В этом мы похожи. – Походя он сообщил ей свою тайну. Поймёт собеседница, не поймёт – новый бросок костей. Ариетта поняла, но не подала виду.
– Если бы я видела богов, – задумчиво проговорила Ариетта, – я бы сложила о них поэму…
– Не стоит тратить попусту время. Лучше угости меня вином, да я пойду.
– Куда? – спросила она насмешливо.
Он не ответил – смотрел мимо неё и хмурил брови.
И он не ушёл.
Некуда ему было идти. Спустя полчаса он бултыхался в ванне, взбивая густую мыльную пену, и пел охрипшим, каркающим голосом о музыке сфер и небесной тверди. Он не подозревал, что Ариетта стоит в дверях ванной комнаты и не может отвести взгляда от его чеканного профиля. Но профиль – это только половина лица. Половина может быть утончённой, а все лицо – безобразным.
Но когда смотришь на прекрасный профиль, об этой двуликости догадываться не стоит. Вообще лучше жить, видя лишь половину мира. Так легче.
Ариетта подошла и скинула тунику. Стояла перед гением обнажённая, а он не видел её. Но что-то почувствовал – замер, прислушиваясь. Потом вытянул руку и коснулся её колена. Медленно она опустилась в ванну. Одно слово «гений» вызывает в женщинах вожделение. Они млеют от звука его голоса, они сходят с ума от одного прикосновения, молят об одной-единственной ночи, ничего не требуя взамен, на все готовы, лишь бы побывать в объятиях гения. Ариетта не знала, что влечёт её – необыкновенная красота гостя или его гениальная сущность. Или собственное вожделение, давно не находившее удовлетворения.
«Прикосновение гения»… О, неплохое название для поэмы. Название, скрывающее смысл. Хотя весь смысл пока – хлопья пены на грязной воде и несколько минут Венериных утех на узком неудобном ложе, которые не принесли ей наслаждения…
Закутавшись в халаты из махрового хлопка, они расположились в триклинии. Пили кисловатое, терпкое красное… без имени существительного – одних прилагательных вполне хватит для определения сути.
– А ты кто? – Он улыбнулся, и эта улыбка давала понять, что она может насочинять многое, почти все… и ничего. Правда и вымысел были для него равнозначны.
– Пишу стихи. Иногда. Когда скучно.
– А когда влюблена?
– Не была влюблена лет сто.
– Я тоже. Выпьем за нелюбовь. Они выпили.
– Нелюбовь – это выше, чем любовь? – попыталась сыграть в игру гения Ариетта.
– Нелюбовь – это тьма. Прежде я этого не знал. Теперь знаю.
– Ты любишь говорить о прежней жизни? – спросила она. Она любила. Прежняя жизнь с некоторых пор начала казаться вполне сносной. Если не задумываться о том, что происходило с людьми на тайной арене в подвале. О тех, кто в подвале, никогда не надо думать. Это первое правило жизни. Правило, о котором нигде не пишут. Думал ли гений о подвалах, когда был гением?
– Предпочитаю говорить о настоящем. – Подвалы его не интересовали.
– Боишься открыть свои тайны?
– А ты что делала в прежней жизни?
– Тоже писала стихи.
– Так неинтересно. Жизнь меняется, а ты – нет. Я не люблю константы. Ты жалеешь о прежней жизни? Той, в которой у тебя был гений, как щит, а в Империи все было предопределено на много лет вперёд.
– Никогда! – воскликнула она излишне возмущённо, потому что на самом деле иногда с тоской вспоминала прошлое.
– А я жалею, что рассечён на две части полосой времени. Я бы хотел быть гением или человеком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16