Вы сейчас рискуете головой, сударь! – воскликнул король почти в полный голос.
– Я знаю, – холодно ответил Эспиноза.
– И вы говорите?.. Повторите, что вы сказали! – проскрежетал Филипп.
– Я говорю, – смело выдержал напор Эспиноза, – что против короны, а может быть, и против самой жизни короля составлен заговор. Я говорю, что мятеж должен начаться вот-вот, прямо здесь. Я говорю, что все заговорщики должны понести наказание и оно должно быть ужасным, чтобы его надолго запомнили. Я говорю, что принял все необходимые меры для подобного устрашения. И я взываю к присутствующей здесь принцессе Фаусте в ожидании ее свидетельства.
Хотя принцесса изумительно владела собой, она невольно бросила по сторонам взгляд, какой бросает утопающий в поисках соломинки, за которую он мог бы уцепиться.
«Эспиноза все знает, – подумала она. – Откуда? От кого? Впрочем, это неважно. По-видимому, среди заговорщиков нашелся какой-нибудь предатель и ради титула, ради малой толики золота предал нас всех. Меня арестуют. Я погибла, погибла безвозвратно. О, безрассудная! Очертя голову я устремилась в западню, расставленную мне этим церковником! Да, сомнений быть не может: его снисходительность, та легкость, с какой он согласился на мои условия, – все это было западней и имело целью внушить мне доверие и заставить выдать себя. Почему я не привела с собой трех моих храбрых французов!.. По крайней мере, я бы не сдалась без боя!»
Эти размышления пронеслись в ее мозгу со стремительностью молнии, однако ее лицо по-прежнему оставалось спокойным и приветливым, на нем лишь возникло выражение некоторого удивления, которое она сочла необходимым проявить. Принцесса была не только грозным бойцом – она была также отличным игроком, умевшим сохранять хладнокровие и спокойствие как после выигранной, так и после проигранной схватки. Король же тем временем повернулся к ней и произнес подозрительно:
– Вы что-то слышали об этом, сударыня? Говорите! Заклинаю вас небом, говорите! Объяснитесь же!
Фауста горделиво подняла голову и посмотрела прямо в глаза Эспинозе:
– Все, что говорит его высокопреосвященство, есть сущая правда.
Король спросил ее суровым тоном:
– Как же могло статься, что, зная все это, сударыня, вы не сочли своим долгом предупредить нас?
Фауста решила зайти в своей отваге так далеко, что это могло стать для нее роковым. Несгибаемое мужество этой удивительной женщины не раз проявлялось во множестве критических ситуаций; сейчас она тоже уже нащупывала рукоятку небольшого кинжальчика, висевшего у нее на боку; ее орлиный взор уже измерял расстояние, отделявшее балкон от земли, и она прикидывала, как ловко выполненный прыжок смог бы избавить ее от опасности немедленного ареста; она уже открыла рот, чтобы произнести блестящую дерзость, и напрягла мускулы для задуманного прыжка, когда великий инквизитор заявил – на сей раз мягким голосом:
– Я обратился к свидетельству принцессы, будучи уверен, что она подтвердит мои слова. Но я не сказал, что подозреваю ее или что она хоть как-то замешана в безумной затее, заранее обреченной на неудачу (он особо выделил эти слова). И если принцесса молчала, то лишь потому, что она не могла заговорить, не преступив законов чести. Кроме того, она знала, что мне все известно, и, должно быть, полагала, причем совершенно справедливо, что я сумею выполнить свой долг.
Слово, которое должно было обречь Фаусту на верную гибель, так и не сорвалось с ее уст, ее напрягшиеся мускулы постепенно расслабились, ее рука больше не тянулась к рукоятке кинжала; одобрительно кивая словам великого инквизитора, она думала:
«Почему Эспиноза спас меня? Хотел ли он просто предостеречь меня? Возможно. Что это – чрезмерная вера в свои силы или же просто выражение презрения к моей особе? Это надо узнать, и я это узнаю».
Король, успокоенный заявлением великого инквизитора, которому всецело доверял, соблаговолил принести извинения:
– Простите мне мою поспешность, сударыня, но все сказанное господином великим инквизитором настолько необычно, настолько непостижимо, что, согласитесь, я имел право усомниться во всем и во всех.
Фауста милостиво приняла королевские извинения, одарив Филиппа любезной улыбкой.
Эспиноза делался все более угрюмым, ибо король еще ничего не ответил на его требования. И великий инквизитор, сняв с Фаусты обвинение как раз в тот момент, когда, казалось, он хотел уничтожить ее, продолжил голосом, в котором вновь слышались громовые раскаты:
– А теперь, сир, когда я открыл вам истину, когда я показал вам, что именно злоумышляют те самые добрые, на ваш взгляд, люди, чья судьба вызывает у вас такую жалость, я, следуя воле моего короля, пойду отменить данные мною приказания: пусть они получат простор для своих действий, пусть у них будет полная свобода для выполнения их черного замысла.
И, не дожидаясь ответа, он резкими, решительными шагами направился к выходу.
– Остановитесь, кардинал! – крикнул король.
Эспиноза ожидал этого приказа; он был уверен, что услышит его от своего хозяина. Не торопясь, не выказывая ни радости, ни торжества, с замечательным при данных обстоятельствах спокойствием он обернулся – без чрезмерной поспешности, но и без чрезмерной медлительности – и послушно, будто ничего не произошло, вернулся на свое место, встав позади королевского кресла.
– Господин кардинал, – обратился к нему Филипп достаточно громко, чтобы все, кто находился в ложе, слышали его, – вы отличный слуга, и мы не забудем того, что вы сделали для нас сегодня.
Эспиноза отвесил глубокий поклон. Как он и надеялся, ему удалось настоять на своем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133