Только заболеть не хватало! Он же так молод, его вечность от старости отделяет!
«Она тоже была молода, а вот покинула нас с батюшкой», – раздался в голове предательский голос. Слишком многое в последние недели заботило его, слишком мало он спал, поддерживая себя лишь кофейком крепчайшим да трубочкой знатного табачку. Нет, нельзя безнаказанно пренебрегать плотью своей!
И Сашенька рассердился на нетерпимость своего естества, оставившего его в такой беде.
Юный князь вздохнул глубже. Воздух, наполнивший легкие, чуть распугал дурноту. (Возможно что и не напугал. Просто он ждал, что напугает, да какая, в общем-то, разница?).
Не к месту вдруг вспомнилось, как бивал его младшенький император, Петр Алексеевич Второй, бивал до полной потери сознания, покуда, мол, пощады не попросит. А просить не хотелось, сам ведь тоже юн был, горяч, и безумно хотелось дать сдачи царственному негоднику…
Еще горестнее стало, когда вспомнил о письме батюшки-Князя:
«По вашего императорского величества указу сказан мне арест, хотя я никакого вымышленного перед вашим величеством погрешения в совести моей не нахожу… да не зайдет солнце во гневе вашем… Я всенижайше прошу, дабы ваше величество повелели для моей старости и болезни от всех дел меня уволить вовсе».
Эх, батюшка, батюшка, зашло-таки солнце. Темно ныне, темно…
Сашенька шел неуверенно, пошатываясь, опасаясь сверзиться позорно с соборных ступенек.
Но свежий воздух все ж таки помогал ему. Отступала дурнота, отступала. Сашенька заполз в самый темный закуток крепостного двора, странно пустого.
Экое все – чужое. Что-то особенное, нереальное угнетало воздух, словно хмара непогожая в небе зависла.
Сашенька вздрогнул.
Здесь все было не то и не так. Александр не смог бы объяснить, что точно переменилось, но… Может, крепостной плац редко казался столь пустынным, как ныне. Вечная человеческая суета есть жизнь. А теперь пространство было… лживо-мертвенным. Таким же призрачным, как осиротевший дворец батюшки после обрушившихся на их семейство бед.
Веяло ледяным холодом, и это сейчас, летом-то. Сашенька прижал руку к груди, потер ее, чувствуя тонкую, колющуюся боль, разливавшуюся где-то внутри, за грудиной.
Справив нужды малые, Александр почувствовал, что дурнота возвращается, подло, нагло, нажимисто. Он покачнулся, вытянул вперед руку, уперся в шероховатую стену.
Слава богу, удалось избежать распоследнего несчастья сего дня – Сашенька живо представил, каковыми будут злоехидные комментарии Бирончика, коль вернулся бы он в панталонах с мокрым пятном. Он долго стоял неподвижно, вглядываясь во тьму, что клубилась за смеженными веками, и ждал, авось дурнотище наскучит над ним глумиться.
Та и впрямь отступала – медленно, мучительно.
Александр подтянул штаны и вздохнул с облегчением.
Горькая слюна противно скапливалась под языком. Он ткнулся лицом в стену, сплюнул, постоял еще, утирая кружевным платочком выступивший на лбу пот.
Обернулся резко и замер от ужаса.
Ну, не может то, что он увидел, быть человеком, созданным по образу и подобию божьему! Бледное долговязое привидение с черными провалами глаз, с губами, искривленными судорогой отчаяния, – нет, то житель царства духов! Сашенька наблюдал за видением в молчаливом оцепенении, а потом зажмурился, замотал головой, рука потянулась оградить себя крестным знамением от наваждения, да не смогла. А, видит бог, он хотел перекреститься!
Сашенька открыл глаза – нет никого, только высокий темноволосый мужчина, весьма дурно сложенный, весь какой-то неудачный, в обтерханном скромном мундирчике пристроился справлять нужду. Тень у него какая-то странная, то пристанет к нему липко, то вообще в сторону метнется. Дивно сие, дивно.
Эх, не стоило ему приходить сюда! Мысль столь громко оповестила о себе, словно кто-то нашептал ее в ухо Сашеньки. Нет, не стоило, конечно же, но ведь пошел! «Бедный», – навязывала себя мысль.
Александр замер.
Да один он здесь, один! Если не считать того перерослика.
И, тем не менее, кто-то был рядом. Внезапно Саша понял, что в собор возвращаться не стоит. Если он решится на сие, произойдет нечто непоправимо ужасное.
А выбора-то не было. Плохо ему, маятно, дурно! Холодный пот росой обсыпал лоб, коленки вон трясутся. Левая рука совсем заледенела, так что даже больно.
«Не ходи туда! Не ходи! Не приближайся к незнакомцу!»
Какая все же навязчивая мысль!
Внезапно пред глазами всплыла Она – еще живая, радостная. Он был мал тогда, при нем еще не стеснялись говорить про непонятное.
Батюшка внимательно всматривался в ее слова:
– …Долго, камень за камнем, возводились монументы. На открытия их вечно стекаются тысячи почитателей, те граждане мира, без коих не мыслится ни один незыблемый монумент. На пьедестал златой по лесенке приставной, пыхтя и отдуваясь, взбирался увенчанный славой Герой. Поправив лавровый венок – из бронзы, аль меди – на голове, разворачивал он длинный свиток и бросал в затаившую дыхание толпу пару тяжеловесных цветистых фраз. Фразы сии камнями падали на слушателей, выбивая из глоток патриотов восторженный рев. Долгое время монументам поклонялись, приносили к ним раболепно цветы, сетования на судьбу и горькие жалобы нереализованных мечтаний. Проходили дни, месяцы, годы, века, эпохи, и ветер иных времен засыпал монументы песком, превращая их в высокие могильные холмы. И тогда забытые народом герои начинали мстить. Ночью они спускались с пьедесталов и отправлялись в дома своих вероломных поклонников. И убивали их.
О чем Она хотела сказать, Сашенька не понял, мал был слишком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63