Надо было догадаться, что девочка пребывает под чьей-то мощной защитой, и если с Маргаритой Горынской что-нибудь случится, то каждому, кто причастен к ее бедам, придется нелегко. Как можно было забыть об осторожности до такой степени?
И теперь его влекут куда-то, как безвольную куклу. Может быть, на расправу… В этой жизни за все приходится платить.
– Ну вот, началось, – вздохнул Одиссей, не делая никаких попыток оказать сопротивление. В конце концов, его сила всегда была в умении покорно принимать все испытания, посланные судьбой. И именно такая позиция помогла ему продержаться много веков, спускаясь в царство Аида лишь ненадолго, так сказать, погостить, а вовсе не на постоянное место жительства.
Во время полета Одиссей зажмурился и открыл глаза, только ощутив, что его перестали волочь по воздуху навстречу порывам свежего балтийского ветра. Он оказался в каком-то доме, в каком-то кресле (на секунду Одиссею показалось, что он в своем собственном кресле, но, увы, подлокотники на ощупь были чужими – резное дерево вместо привычной мягкой кожи). Осмелев, он огляделся и в ужасе вновь крепко сжал веки – его окружили женщины, их было не меньше дюжины, и к тому же все с какими-то жуткими, злобными, да что там, совершенно зверскими гримасами на лицах. Рассерженные бабы, сбившиеся в стаю, – это было хуже всего! Эти гарпии могли разорвать его в клочья. И, похоже, были к этому близки.
Долго пребывать в зажмуренном состоянии пленнику не позволили.
– А ну открывай глаза, мерзавец! – И Одиссея затрясли женские руки, причем в таком количестве, что он даже не смог определить, сколько именно гарпий перешло к активным действиям; казалось, что на него напала взбесившаяся сороконожка. – Тебе знаком этот предмет? Вот этот, этот! Говори!
И Одиссею под нос сунули древний восточный кувшин. Этот предмет он мог бы узнать сразу, причем из тысячи подобных. Но вот вопрос – выгодно ли сознаваться в этом вот так, дуриком?
– Да-да, вещица любопытная. Арабская работа, датируется где-то шестым-седьмым веком нашей эры, – не спеша заговорил Одиссей, стараясь протянуть время. – Откровенно говоря, для стран Востока не такая уж и древность… Но ценность этого кувшина, как я понимаю, не столько антикварного, сколько магического свойства.
Запнувшись на полуслове, Одиссей Лаэртович вздрогнул – не так давно он говорил почти те же самые слова… Дежавю! И тут же к нему пришла спасительная мысль – теперь он понял, как выкрутиться из неприятной ситуации и какой путь решения проблемы предложить злобным гарпиям. Но, однако, какая мощная сила стоит за спиной бедной овечки Маргариты Горынской! Да, Одиссей явно поторопился примкнуть к противоположному лагерю…
Надо было своевременно задать себе вопрос, что за безумие вторглось в его жизнь, заставляя принимать столь нелепые решения. Неужели он так постарел, что полностью утратил чутье? Или юный негодяй фон Ган воспользовался недозволенными магическими приемами, склоняя старого пройдоху на свою сторону? Ну это ему даром не пройдет!
Валькирия смотрела на Одиссея с презрением.
– И я еще заступалась за этого старого сморчка! – бросила она. – Да, теперь и мне очевидно, кто помог фон Гану законопатить Ритку в эту вазочку.
– Милые дамы, – пролепетал Одиссей, – не стоит горячиться, чтобы в запале не наделать поступков, о которых позже вы будете жалеть. К таким вопросам следует подходить философически. Философия – наука несложная и учит тому, что все происходящее вокруг – сущие пустяки и вас они совершенно не касаются. Главное – научиться игнорировать внешние проблемы.
– Плохо только, что в обыденной жизни это никому не удается, – перебила его Валька. – Ладно, к делу! Или ты, трухлявый пень древнегреческий, немедленно откроешь нам заклинание, разрушающее чары твоего облезлого горшка, или… я не знаю, что сделаю. И не советую проверять! Я страшна в гневе!
– Мадемуазель, как вы жестоки! – ввернул Одиссей, намереваясь вернуться к отвлеченной дискуссии, но валькирия не пожелала его слушать.
– Ну жестока, и что? Ты ведь и не рассчитывал на мое сочувствие, правда? – буркнула Валька и тут же щегольнула изысканной формулировкой, которая в ее устах звучала удивительно: – Мы, представители нордического бестиария, славимся своим бессердечием.
– А уж мы-то и подавно! – раскатился по комнате жуткий мужской бас. Вероятно, он принадлежал кому-то из тех невидимых господ, которые влекли плененного Одиссея по ночному питерскому небу… Спорить ему сразу расхотелось – для полноценного спора своих оппонентов надо как минимум видеть.
Для таких случаев у Одиссея имелся один прием, проверенный и почти безотказный, – прикинуться бедным, убогим и слабоумным. Если его посчитают недостойным противником, может быть, все еще и обойдется. Этот прием, почему-то непопулярный в широких кругах, иногда давал потрясающий эффект.
– Да, я уступил волшебный кувшинчик одному шустрому юноше, – залепетал Одиссей. – Мне приходится приторговывать антиквариатом. Надо же как-то зарабатывать на жизнь. Приятнее было бы сказать, что я – поэт, терпящий муки ради высокого искусства, и мы все являемся зрителями пьесы, которую я выдумал сам, без какой-либо помощи со стороны Шекспира. Но нет, я вульгарный и ничтожный торговец, и художественное творчество в списке моих жизненных приоритетов числится под жалким триста вторым номером. Где-то после зеленого чая и перед приемом витамина А для улучшения зрения…
Дамы в гостиной переглянулись.
– Не морочьте нам голову, старина, – заявила валькирия. – Вы оказались причастны к магическому покушению на особу, находящуюся под моим покровительством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80