Но все малыши одинаковы – вокруг такой огромный мир и так много всего интересного: вон синичка присела на ржавую ограду – никак не пробежишь мимо, надо испугать мокрую птицу и тявкнуть; вот бархатный шмель, огромный, с блестящими крыльями, выбрался на лист крапивы и начал враждебно гудеть – и на него надо тявкнуть, а то еще укусит хозяйку. Да и вообще, мир бесконечен и так разнообразен.Женщина остановилась, покачала головой, погрозила щенку пальцем.– Если ты во все будешь совать нос, то мы и до вечера не доберемся домой.Щенок завилял коротким хвостом и помчался по тропинке, обгоняя хозяйку, словно знал дорогу.На кладбище все люди думают об одном и том же – о том, что смерть неожиданна, что жизнь коротка, что к смерти надо готовиться.Но жизнь так устроена, что о смерти вспоминаешь, лишь столкнувшись с нею. Скользя взглядом по памятникам, любой человек проводит несложные арифметические вычисления: от 1998 отнять 1954, получается 44. Много это или мало?Если сам прожил больше, то мало, а если тебе лет двадцать пять, то много. А если в ответе получается 92, то удивляешься, какой долгий век отмерила судьба незнакомой старушке. Интересно, за что Бог к ней так милостив? И почти никогда не задумываешься о том, что, может быть, из этих 92 лет 70 лет человек страдал от тяжелых болезней и ни одного года не прожил в свое удовольствие. Или из этих 92 лет человек лет 25 провел в тюрьме. Ведь об этом на памятниках не пишут.– Кто это внизу ходит? – спросил один прапорщик у другого. Они уже стояли под березами и курили, предоставив работать солдатам.Прапорщик близоруко прищурился, пытаясь рассмотреть мужчину в черной одежде, который пробирался среди могил, явно направляясь к холму.– Хрен его знает!Мужчина выглядел странно. Он был во всем черном, слишком длинный расстегнутый плащ поверх костюма, темная рубашка с белым воротничком-стойкой. В руке он держал кожаную папку.Он приостановился там, где кончались захоронения, подошел к одной из могил и положил ладонь на ограду. Ветер развевал длинные, волнистые, темные волосы, шевелил густую бороду.– На попа похож, – проговорил прапорщик.– Откуда тут попу взяться? Ни одной церкви в городе не осталось, все коммунисты разрушили.Прапорщикам делать было нечего, не копать же землю самим, когда в их распоряжении есть солдаты? Они лишь сделали первый широкий жест – срезали дерн – и теперь стояли у березки, подняв воротники бушлатов, и рассматривали странного мужчину.Тот не спешил подходить, стоял, смотрел по сторонам, словно кого-то ждал. Но кого можно ждать на весеннем кладбище, на холодном ветру? Зелень еще не распустилась, никто не спешил подновлять оградки, памятники, все выглядело серо и убого. Было еще достаточно холодно, и ельские алкаши не забирались так далеко от города.– Поп все-таки, – наконец прервал молчание краснолицый прапорщик и пригладил пышные пшеничные усы.Второй, худой как щепка, не спешил соглашаться:– Креста на нем нет, а попы с крестами ходят.– Крест у него, наверное, под одеждой.Прапорщик выпустил тонкую струйку дыма, которую тут же разметал ветер. Береза упрямо вибрировала под его порывами. Солдаты уже углубились в землю почти по пояс.Прапорщики на время потеряли интерес к пришельцу и обратились лицами к солдатам, зная, что подчиненных, пусть и выполняющих святой долг, нельзя оставлять без присмотра. Песок, который выбрасывался из крайней могилы, прапорщику не понравился. В нем попадались обломки сгнившей древесины, черная земля. Солдаты рыли по очереди, вдвоем в яме было уже не вместиться, того и гляди, заденешь соседа лезвием лопаты.В яме что-то глухо зазвенело, и солдат выругался. Краснолицый прапорщик встал на самом краю могилы, из-под подошв его сапог тонкими струйками стекал почти сухой песок.– Что там у тебя, Гаврилов?Солдат и сам не знал, во что уперлось лезвие лопаты.– Кастрюля или ведро, мать ее… – сказал он, налегая ногой на штык лопаты.– Какая, на хрен, кастрюля? Тут, на холме, отродясь никто не жил.Прапорщик был из местных и знал, что дома здесь раньше не стояли, во всяком случае, на его памяти и на памяти его родителей.Гаврилов продавил-таки лезвие лопаты сквозь что-то металлическое и твердое, выворотил глыбу слежавшегося песка. В ней четко просматривались вкрапления ржавчины. Прапорщик присел на корточки и, куря, посмотрел в яму. Гаврилов криво усмехнулся:– Клад, наверное, товарищ прапорщик.– Давай-ка его сюда!Гаврилов аккуратно, уже не налегая на лезвие лопаты, обкопал то место, где, по его разумению, находилось что-то металлическое. Затем ладонью счистил песок и, подковырнув пальцами, извлек из песка ржавую каску времен второй мировой войны. Прапорщик принял находку, впрямь похожую на казан для плова.– Каска, – задумчиво произнес прапорщик, рассматривая находку. Затем сплюнул под ноги. – Немецкая.Гаврилов продолжал расчищать песок. Показались две довольно толстые кости. Никаких сомнений в том, что они принадлежали человеку, не было. Все бросили копать и собрались у ямы ефрейтора Гаврилова. Тот извлек череп без нижней челюсти, брезгливо его очистил, затем воскликнул:– О, зубы золотые!Когда череп поставили на край ямы, то на солнце стало видно, что коронки не золотые, а из белого металла.– Что делать, товарищ прапорщик? – растерянно спросил Гаврилов, выкладывая рядом с черепом кости.– Что тут будешь делать? – прапорщик поскреб щеку. – Подполковник сказал копать здесь, мэр место выделил. Завтра похороны. Поднимем шум – пойдут сплетни, разговоры по городу, родственники начнут возмущаться. Не его это земля, – прапорщик ткнул пальцем в лоб черепа, – пусть бы в Германии своей лежал.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12