Потеря еще одного Рафаэля стала бы для итальянцев трагедией, даже если ранее они не знали, что он у них был.Погруженная в эти мысли, Флавия быстро шагала по улицам, направляясь к пьяцца Навона. Она пригласила пообедать экс-заключенного, надеясь в более непринужденной обстановке разговорить его и выведать больше подробностей об интересующем ее деле. Флавия не сомневалась, что Аргайл рассказал правду, но после ночи, проведенной в камере, человек всегда может упустить какие-то мелочи.Флавия торопилась: она чуть не забыла о встрече. На ходу она открыла сумочку, которую, по римской моде, носила на шее, чтобы уберечься от карманных воров. Денег должно было хватить на обед для двоих. Флавия догадывалась, что ей придется оплатить обед своего спутника, и эта перспектива ее нисколько не смущала — она была современной девушкой. Но вот ее мать ни за что бы не пошла в ресторан за свой счет и, несмотря на либеральное отношение к новым веяниям, была бы шокирована, узнав, что Флавия платит за мужчину.Они договорились встретиться в ближайшей траттории, ничем не выдающейся, но зато расположенной недалеко от дома Флавии. К тому же она знала, что кормят там более или менее прилично. Как и в любом другом заведении Рима, там подавали изумительную пасту и соусы к ней, но ужасно готовили все остальные блюда. В Турине, где Флавия выросла, повара понимали толк в мясе, римляне же довольствовались куском подошвы под разными соусами. Со временем она привыкла к такой еде, но все же часто, выйдя из ресторана, испытывала тоску по родине.Аргайл расположился за угловым столиком, откуда вежливо помахал ей рукой. По английским меркам он, наверное, считался красивым, но Флавию такой тип мужчин не привлекал. Высокий, светловолосый, одетый старомодно и довольно безвкусно. Наиболее примечательной чертой его внешности были ладони и пальцы — очень длинные и изящные. На допросе Аргайл все время заламывал руки, поэтому Флавия обратила на них внимание и подумала, что ему подошло бы играть на скрипке или на каком-нибудь другом музыкальном инструменте.Сейчас молодой человек был совершенно спокоен, свобода определенно пошла ему на пользу.— Для человека, у которого увели из-под носа Рафаэля, вы выглядите слишком хорошо, — заметила Флавия.Он счастливо улыбнулся:— Наверное, я не должен радоваться. Но ведь я убедился, что мои догадки верны, хотя все произошло совсем не так, как мне представлялось. А побывать под арестом тоже по-своему занятно.— Как с вами обращались?— Прекрасно. Очаровательные люди. Они даже отпустили меня на ленч, взяв обещание вернуться через три часа. Наши лондонские тюремщики вряд ли были бы со мной так любезны.— Вас не отпустили бы, если бы вы представляли опасность для общества. Скажите, вы очень расстроились из-за картины?— Да, чего уж скрывать, — пробормотал Аргайл, тыкая вилкой в тарелку с макаронами. — Я мечтал, что все будет по-другому: я восстановлю картину и объявлю о ней миру в каком-нибудь известном научном издании. Мое сообщение станет сенсацией. Я сделаю на этом деле карьеру, счастливый священник возблагодарит Бога за дар, ниспосланный его приходу, а мир станет богаче еще на одного Рафаэля.Он говорил по-итальянски с небольшими ошибками и сильным акцентом, но вполне сносно. Флавия из принципа разговаривала с иностранцами только на своем родном языке. Это было трудно, поскольку почти никто из них не владел итальянским, они мучительно искали нужные слова в разговорниках, тыкали в уличные вывески, но Флавия была неумолима и считала, что оказывает им услугу, предоставляя возможность попрактиковаться. Она потратила несколько лет на изучение английского и не видела причины, почему бы другим людям ни приложить такие же усилия, чтобы выучить ее родной язык.— Вам пришлось спуститься на землю: картину перехватил Бирнес, а ваши догадки так и не получили своего подтверждения.— Я потратил уйму денег, чтобы приехать сюда и лично во всем убедиться, несколько месяцев копил деньги на билет. Представьте, что со мной было, когда я увидел, что картины нет на месте. Я стоял перед алтарем, не зная, что думать. И вдруг на меня налетел этот ваш тупоголовый полицейский и потащил в участок. Но теперь у меня не осталось сомнений: такой человек, как Бирнес, не стал бы покупать картину, если бы она не была действительно ценной.— Знаете, что меня удивляет? Почему вы сразу не написали приходскому священнику о своих подозрениях? Он отправил бы ее на экспертизу и не стал бы продавать, не дождавшись результатов.— Конечно, я поступил как последний идиот. — Аргайл помрачнел и отложил вилку. — Видите ли, искусствовед — неблагодарная профессия, даже жестокая. Я боялся, что если скажу кому-нибудь о своем открытии, то в церковь сразу приедет какая-нибудь шишка из Национального музея и припишет находку себе. Судите сами: разве кто-нибудь устоит перед таким искушением?Флавия начала проникаться сочувствием к Аргайлу. В конце концов, в чем его вина? В том, что он хотел немного славы и небольшого продвижения в профессии, в которой так трудно отвоевать свою нишу? Как жаль, что его мечты не сбылись — Бирнес в своей ненасытной жажде денег заграбастал картину, чтобы заработать еще больше, хотя куда уж больше?!— По крайней мере вы можете написать статью о своем открытии. Кстати, зачем вы рассказали о нем Бирнесу? Вы и так проявили себя неважным стратегом, но этот ваш поступок…— Да ничего я ему не рассказывал! — возмутился Аргайл. — Я, конечно, несколько рассеян, но не сошел с ума. О Мантини-Рафаэле не знала ни одна душа, кроме моего научного руководителя, но ему я не мог не сказать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61