– Месье Килар и месье Вотрель, месье. Они пришли и разбудили месье де Салиньи утром после холостяцкого ужина.– А эта дверь? – Банколен показал на дверь справа.– Она ведет в его спальню, которая соединяется с ванной.Банколен прошелся по кабинету. Тишину нарушал только звук борьбы мухи со стеклом. Шеф полиции осмотрел шкафчики под окнами, поднимая крышки своей тростью и вслух рассуждая:– Ракетки Кубка Дэвиса, покоробленные, даже не под прессом. Tiens! – Мы услышали звонкий щелчок, когда он дернул по струне ракетки. – Давно не использовались… А это что? Ружья. Не в ящиках. Казенная часть повреждена… никаких следов смазки… Diable! Он весьма небрежно с ними обращался. – Хлопнула крышка еще одного ящика. Банколен посмотрел на чучело головы леопарда, висящее над невысоким книжным шкафом. – Это лев с Суматры. Чтобы добыть такой трофей, он должен быть искусным стрелком. – Вдруг Банколен повернулся к нам; когтистая лапа леопарда висела над его плечом. – Господа, помните рассказ, который Шарко опубликовал в своей книге „Охотник за хищниками“? Он Утверждал, что знал только двоих людей, которые напали на горного льва с охотничьим ножом. Один из них был покойный месье Рузвельт из Америки, а второй – молодой герцог де Салиньи… – Детектив повернулся лицом к фотографиям. – Вот его призовая кобылка, он тренировал ее для скачек в Отейе в этом году… Вот в прошлом году он вышел в финал в Уимблдоне…– Все это очень интересно, – возразил Графенштайн, – но мы пришли сюда, чтобы проверить сейф!Детектив присел на шкафчик под окном, прижался лбом к стеклу и долго смотрел в окно. Низкие солнечные лучи медленно крались по комнате, а в них плясали пылинки. Они сверкали на цилиндре Банколена и на серебряном набалдашнике его трости. Он разжал пальцы жестом растерянности… И по мере того как в комнате сгущались тени, росло мрачное напоминание о человеке, который никогда сюда не вернется, – рубашка небрежно валялась на кресле, три стакана сиротливо стояли на столе.Тихо войдя в кабинет, Герсо проговорил:– Я принесу сейф, – и в его руке звякнула связка ключей, которые он вынул из двери.– Ах да! – пробормотал Банколен, поднимая рассеянный взгляд. – Где он? Вон в том столе у стены, что рядом с ванной?– Да, месье, вот это ключ от стола. Думаю, он держал в нем свои документы; он никогда не позволял мне видеть их. – Длинное лицо камердинера выражало живой интерес. Его глаза блестели, а парик слегка съехал набок. Я представил себе, что его рука, должно быть, холодная и влажная, как у жабы.– Хорошо. Только ничего не трогайте. Просто вставьте ключ в замочную скважину и откиньте крышку стола. Не суйте туда руку.Мы собрались около высокого бюро с крышкой, открывающейся вверх, наподобие крышки западни. Герсо осторожно поднял крышку. Пустота.– Да, месье, кто-то здесь побывал, – смело заявил камердинер. – В бюро было полно бумаг – вот в этих ящиках и во всех отделениях.– Естественно, – резко отозвался Банколен. – А теперь откройте вот это. – Он указал на задвинутый в угол тяжелый металлический ящик.Герсо тихо вздохнул. Сейф оказался до краев набитым банкнотами. Наверху лежала пачка в две тысячи франков. Банколен криво усмехнулся.– Наш вор, – заметил он, – украл только документы Салиньи, оставив без внимания миллион франков… Не знаете, что это были за бумаги, Герсо?– Нет, месье. Я… Я здесь никогда не убирался. Он диктовал мне письма внизу. Миллион франков!– Заприте бюро. Мы закончили осмотр. Мне нужен телефон, Герсо. Наверху есть аппарат?– В спальне, месье.– Очень хорошо. – Банколен обернулся к нам: – Можете подождать меня на улице, пока я здесь еще осмотрюсь. Кстати, Герсо, вы можете сказать, какой из ключей отсутствует?Камердинер просмотрел связку ключей.– Да, да! Я уверен! Здесь нет ключа от винного погреба!– Винного погреба? Так он наверняка у дворецкого?– Насколько я знаю, нет, месье. Месье де Салиньи сам выбирал вино для ужина. Когда он обедал здесь в одиночестве, он редко пил и держал ключи при себе. Помню, он сказал, что вынужден был уволить одного дворецкого, потому что тот проявлял к его погребу повышенный интерес. Фи! А новый… – Герсо развел руками, и его лицо брезгливо сморщилось.Итак, мы с Графенштайном оставили их в кабинете вдвоем. Уходя, я заметил, как Банколен приблизился к шкуре льва, лежащей перед камином…Мы спускались по великолепной лестнице, словно в мрачную пропасть, откуда слышались голоса прошлого. Все эти портреты на стенах, выразительно протягивающие руки, казалось, шевелятся и шуршат парчой через светлеющий мрак свечей в серебряных канделябрах, и в коврах прятался цвет, который они искали сотни лет… Я не мог подавить желание побродить по дому, чтобы ощутить реальность воспоминаний, которые жили здесь так долго. Поэтому, предоставив Графенштайну выйти на улицу, я повернул назад.В комнатах, обшитых кремовыми панелями, в такт моим шагам по паркету тихонько позванивали свисающие с высоких потолков хрустальные люстры. В пустынных комнатах громко тикали часы. Сквозь закрытые ставни пробивались узкие пучки света, позволяющие видеть смутные очертания мраморных каминов, зеркала, в которых отражалось прошлое, и картины, изображающие глупо и жеманно улыбающихся пастушек, навеки присевших в реверансе с посохом, перевязанным голубой ленточкой. Как в старинной песенке: „Il pleut, il pleut, bergere, ramenez vos moutons…“ «Пастушка, дождик начался, барашков уведи…» (фр.)

Можно живо представить себе тонкий перезвон швейцарской музыкальной шкатулки восемнадцатого века и увидеть фарфоровые статуэтки дам и кавалеров, склонивших в менуэте головки в белых париках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66