Я решил, что она снова занялась торговлей наркотиками, а эти снимки, видимо, являются уликой. Но нес ли их Малоссен к Джулии Коррансон или, наоборот, только что украл у нее? Вот этого я не знал. И тут, сами того не подозревая, мне помогли вы.
Быстрый взгляд типа: «Я? Как?»
– Послав меня на обработку Хадуша Бен Тайеба. Смерть Ванини стала для вас навязчивой идеей. Вам во что бы то ни стало надо было засадить Тайеба. Но когда я сказал вам, что те просроченные лекарства, с которыми вы его взяли, получены в мэрии, что их выдала какому-то старику районная медсестра на церемонии вручения медали, вы ведь мне не поверили, помните?
Кивок головы, начинающей врубаться.
– Вы отказались поверить как-то слишком поспешно. Почему он не хочет верить, подумал я. Что тут такого невероятного? Я решил, что из любопытства надо взять и проверить. И я проверил.
Пауза. Небольшой глоток. Хорошее пиво.
– Я обнаружил странную вещь. В тот день в мэрии XI округа вручал медаль пятидесятилетия трудовой деятельности заслуженному старцу госсекретарь по делам пенсионеров Арно Лекапельер. Брови подняты в смысле: «К чему это он?»
– Но на фотографиях, выпавших у Малоссена, на первом плане была Эдит Понтар-Дельмэр, а Арно Лекапельер – вдали, на трибуне, вы помните Лекапельера? Гладкие волосы, ровный пробор посредине, нос ребром и ямка на подбородке?
(Помню, помню…)
– Остальное пришло само собой. Несколько дней я следил за крошкой Эдит. Она присутствовала при всех стариковских мероприятиях, которые вел (такая уж служба) госсекретарь по делам пенсионеров, неотразимый Арно. Мероприятия были официальные, чинные, совершенно безупречные. И каждый раз ей удавалось обаять нескольких старичков, и каждый раз пакетик таблеток незаметно переходил из ее сумочки к ним в карманы.
Тишина, тишина и время, подвешенное в прозрачном свете истины.
– Однако, – искренне удивляясь, сказал Пастор, – при этом в зале каждый раз находился хотя бы один полицейский. Член бригады борьбы с наркотиками – знаете, они обычно или в кожанке, или в зеленом реглане. Равняются на начальство.
Начальство же понимало все лучше и лучше. Это было похоже на медленно рассыпающийся карточный домик.
– Мне показалось странным, что они ее никак не замечают. Тем более что она работает не слишком аккуратно. А потом я подумал: вдруг они как раз прикрывают эту девочку, как бы снижают профессиональный риск… Как вам такая мысль, Серкер?
– Дальше.
– И я отправился к Эдит Понтар-Дельмэр, располагая данной гипотезой, которую я, конечно, представил ей как доказанный факт. Она эту гипотезу подтвердила. Дала показания. При подписании возникла некоторая заминка, но на этот случай у меня свой метод. Метод, результат которого вы оценили в деле Шабраля.
Ни грамма пены в серкеровском пиве. Но застоявшееся пиво продолжает мозолить глаза, трагически задыхаясь от нехватки кислорода. Голос Пастора:
– Перед визитом к Эдит Понтар-Дельмэр я проделал другую работу, несложную, чисто административную. Даже рутинную. Я хотел знать, кто родители этого прелестного ребенка. Отец – Понтар-Дельмэр, архитектор. Замечательная профессия. И замечательные речи. «Единство человека и архитектурного пространства»… – это название одной из его публичных лекций. «Пусть каждая квартира станет ритмической эманацией неотступно присутствующего в ней тела человека» (нота бене). Красиво сказано, правда?
– Продолжай.
(Бокал полон, голос сух.)
– Да. Я позвонил в Парижский муниципалитет. В фонд имущества. Я навел справки о строительных объектах, порученных Понтар-Дельмэру в столице. Я узнал, что он не хочет обезобразить Париж строительством новых жилых домов (за это его можно поблагодарить, зная, что он сделал с Брестом и Бельвилем). Нет, его архитектурное кредо – внутренняя перепланировка. Иными словами, он сохраняет внешние архитектурные формы и переделывает внутреннее убранство квартир, купленных при посредничестве одного из филиалов своего бюро. Я переписал эти квартиры. Их в общей сложности 2800 (на сегодняшний день). Я поинтересовался тем, кто были их предшествующие владельцы. В 97 процентах случаев речь шла об одиноких пенсионерах, умерших в больнице и чаще всего не имевших родственников. Я обзвонил больницы и справился о причинах смерти этих стариков. Почти все сошли с ума. Умерли в психбольнице. Квартиры освободились…
На этот раз наступило просто молчание вечности. Сидящий напротив молодой человек без возраста приказал времени остановиться.
– Я резюмирую? – спросил он.
Молчание. А что сказать? Молчание.
– Хорошо, тогда резюмирую. Вот как выглядит дело во всей его простоте. Под крышами Парижа проживает значительное число стариков, одиноких и вполне безнадежных. Если по самой низкой цене прибрать квартиры этих стариков и перепланировать их в соответствии с нормами самой гуманной в мире архитектуры, а потом снова продать по цене, достойной творчества Мастера, получается прибыль порядка 500-600 процентов. Только квартиры сначала надо освободить. От чего умирает старик? От старости. И разве такое уж большое преступление подтолкнуть процесс старения, поскорее вывести его на конечный виток старческого слабоумия? Вопрос спорный. Можно ведь рассматривать это как акт гуманности. И вот уже совесть молчит, и можно наконец пустить стариковские сбережения на покупку наркотиков. Я много говорю. Хотелось бы еще пива.
Робот встает. Робот открывает дверь холодильника Робот открывает пиво. Робот садится на место.
– Такая переориентация сбыта наркотиков с молодежи на стариков почти нравственна и к тому же очень выгодна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69