Несколько раз он брал ее силой. — Имоджин передернула плечами. — Ее можно понять. Однажды она даже пошла на то, чтобы избавиться от ребенка Ваннека. Она пишет, что консультировалась по этому поводу с женщиной в Берд-Лейне, которая оказывает подобные услуги.
— Понятно.
— Я думаю, что Ваннек узнал либо об аборте, либо о ее планах бросить его.
— И, придя в ярость, убил?
— Да. Такова вкратце суть событий, — сказала Имоджин. Но, повторяя это про себя, она то и дело
Возвращалась к словам Ваннека о том, что он совершенно не причастен к смерти Люси.
— Что ж, если Ваннек убил Люси, он заплатил за свое преступление, — сказала Горация.
— Да, но кто убил его? — тихо спросила Имоджин.
— Скорее всего, мы этого не узнаем.
— Боюсь, ты права. — Имоджин некоторое время молча смотрела в окно.
— Тебя что-то беспокоит, дорогая.
— Я уже два дня обдумываю одно предположение, объясняющее поведение Люси, — медленно проговорила Имоджин.
— Что за предположение?
— Мне думается, что Люси была больна.
— Больна?
— Возможно, это одна из разновидностей душевного расстройства. — Имоджин повернулась к Горации и со все возрастающей уверенностью стала объяснять:
— И тогда очень многое становится понятным. Ее безрассудство… Ее отчаяние… Эти странные перепады настроения.
— Ах, Имоджин…
— В этом есть резон, тетя Горация!.. Я подозреваю, что ее дядя был причиной многих страданий Люси. В том числе и таких, о которых она .никогда не признавалась. Ты ведь знаешь, она нередко спасалась у меня от его пьяных приставаний. Должно быть, это не всегда ей удавалось… И возможно, это подействовало на ее рассудок. С годами это усугублялось. И неудивительно, что в Лондоне она была совсем не такой, как в Аппер-Стиклфорде. — Я бы не сказала, чтобы она очень уж изменилась, — усомнилась Горация.
Имоджин пропустила мимо ушей реплику Горации. Со всевозрастающим энтузиазмом она продолжала развивать свою теорию:
— Теперь я понимаю, почему она задумала использовать меня для сокрытия своей связи с Аластером Дрейком… Неужели вы не видите этого, тетя Горация? К тому времени когда я приехала в Лондон, Люси была уже совсем не Люси.
Горация некоторое время пристально смотрела на племянницу.
— Возможно, что ты права, дорогая, — сказала она, наконец.
— Это единственно возможное объяснение, — твердо заявила Имоджин. — Нервы Люси никогда не отличались особой крепостью. Потрясения, связанные сначала с дядей, затем с мужем, тяжело сказались на ней… Так же как и употребление опиума… Да, именно так… Это подействовало и на ее разум. И это все объясняет.
Имоджин испытала умиротворение. Она все-таки не ошибалась в своей подруге! Просто Люси была тяжелобольным и очень несчастным человеком, когда писала о ней в дневнике всякие чудовищные вещи.
Имоджин выпорхнула из кареты и стала подниматься по лестнице, чувствуя, насколько легче сейчас у нее на душе. Совсем в ином настроении ехала она к тете Горации. Конечно, Люси невозможно вернуть, но теплые воспоминания об их дружбе грели сердце Имоджин. Бедняжка Люси! Как она страдала!
Когда Имоджин достигла верхней площадки лестницы, дверь открылась. Перед ней предстал Уфтон:
— Добро пожаловать, мадам.
— Благодарю вас, Уфтон. — Развязывая ленточки шляпки, она приветливо улыбнулась дворецкому. — Милорд в библиотеке?
— Нет, мадам. Его светлости нет дома.
— Нет дома? И где же он? — встревожилась она.
— Он не сказал, мадам.
— Но как же его рана? Он не должен уходить из дома. Уфтон закрыл за Имоджин дверь.
— Его светлость не склонен выслушивать советы в таких делах, мадам.
— Я поговорю с ним, как только он вернется.
— Да, конечно, мадам. — После недолгого колебания Уфтон спросил:
— Вам не потребуется карета во второй половине дня?
Имоджин задержалась и повернулась к Уфтону:
— Нет. Я не планирую выезд. А почему вы спрашиваете?
Уфтон наклонил голову:
— Просто я хотел удостовериться, что вам не понадобится экипаж. Леди Патриция говорила, что она хотела нанести визит леди Линдхерст. И я подумал, не понадобятся ли нам сегодня два экипажа.
— Не понадобятся. — Имоджин улыбнулась и стала подниматься на второй этаж. Она намеревалась до вечера закончить чтение дневника Люси. Теперь, когда Имоджин знала о болезни подруги, она могла смотреть на все бесстрастным, аналитическим взглядом. До этого она впала в меланхолию из-за того, что не правильно истолковала прочитанное.
Открыв дверь в свою спальню, она вошла, бросила шляпу на кровать — и замерла от удивления.
Возле окна стояла Патриция, сжимая в руке дневник. Лицо у нее было изрядно перепуганное.
— Патриция? — Имоджин шагнула к ней. — Черт возьми, что ты здесь делаешь? Зачем ты взяла дневник?!
— Имоджин, простите меня. Я понимаю, вы станете считать меня ужасным человеком, но прошу вас понять: у меня не было выбора.
— О чем ты говоришь, черт побери?
— О проклятии Ратледжа.
— Опять ты несешь вздор о каком-то проклятии!
— Разве вы не видите? Маттиаса едва не убили из-за этого! Я единственный человек, который может положить этому конец, пока еще не поздно.
— Чушь!
— Нет, Имоджин, так оно и есть. Мы договорились не обсуждать этого вопроса, но меня это очень тревожило. Я не могу больше терпеть. Все идет так, как предсказывает надпись на глиняной табличке,
— На какой табличке? — быстро спросила Имоджин.
— У леди Линдхерст есть древние глиняные замарские таблички. На одной из них написано проклятие.
— Не может быть! Успокойся, Патриция. — Имоджин сделала еще один шаг к Патриции, но внезапно остановилась, словно ее осенила мысль. — А какое отношение имеет проклятие Ратледжа к дневнику моей подруги?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102