только Борис на порог, Шустрик стрелой к нему мчится. Чем Боря его покорил? Какие дрессировки применяет? Инна испытывала нечто похожее на ревность.
Ваня к повадкам животных более интереса не проявлял. Шустрика ему вполне хватало для удовлетворения детского любопытства. Сын был увлечен оружием, войнами, солдатами, пушками, пистолетами. Тоже настораживает, если твой сын сообщает: «Из пистолета стрельнул – только ранил, а из пушки бахнул – точно прибил». Игрушечное оружие, которое Ваня постоянно требовал, вытеснило прежде любимые машинки. Сын обожал «расстреливать» предметы из автоматов и винтовок. Только и слышалось: «Бух-бух! Бах-бах! Трах-трах! Убил!»
А если это скрытое проявление агрессии, связанное с разочарованием в родном отце? Ваня про папу говорит: «Он трус, его легко убить. Не хочу с ним гулять». С другой стороны, ребенок совершенно вменяем, здоров, радостен, отзывчив. Не капризничает, не устраивает истерик, легко засыпает вечером и встает утром. Посоветоваться бы с хорошим детским психологом. Да где их найдешь? Или расспросить достойного мужчину, что он помнит про этапы своего взросления. Но не спрашивать же Олега или Бориса. Хотя именно Борис, помнится, в детстве обожал пулеметы-автоматы. И ничего, развился до вполне активной особи. Слишком активной.
Однажды утром Анна Петровна, отправившись за Шустриком, вернулась расстроенная:
– У Бори девушка ночевала, у порога столкнулись, они вместе уходили.
– Ничего удивительного. В монахи Борька не записывался. «Сейчас она скажет, что я мух ловлю, когда такой жених под боком», – подумала Инна. И мама действительно упрекнула:
– Зато ты у нас монашкой живешь. Инна, разве у тебя нет нормальных, естественных… – мама покрутила руками в воздухе, подбирая слова, – женских потребностей?
– Есть у меня потребности. В данный момент, например, ощущаю страстную потребность в новых сапожках.
– Я серьезно!
– Мамочка, – чмокнула ее Инна, – разве нам плохо? Ты, я, Ваня отлично живем. А тебе нужен здесь мужик, который каждое утро бреется и оставляет на раковине пену со щетиной, писает мимо унитаза, бросает грязные носки где придется, из-за которого квартира провоняет табаком?
– Он тебе нужен! И потом, не все мужчины писают мимо. Твой отец никогда не промазывал… или вытирал за собой.
– Если я встречу мужчину, хоть отдаленно похожего на моего папу, – пообещала Инна, пряча улыбку, – немедленно потащу его в ЗАГС. Клянусь.
На день рождения Анны Петровны Борис подарил корзину цветов и столовый сервиз на двенадцать персон.
– Что-то ты, буржуй, поскупился, – сказала Инна, когда они с Борей вышли на кухню. – Мог бы раскошелиться на сервизик на двадцать четыре персоны.
В комнате сидели гости – две сестры Анны Петровны и две подруги. Большего количества людей в их доме не собиралось.
По насмешливому тону Инны Борис понял, что прощен. Но уточнил:
– Больше не дуешься на меня?
– Живи, расстрига. Хотя тебе в женщинах нравится способность белое принимать за черное, – напомнила Инна, – должна тебя разочаровать. Иногда, по прошествии времени, мы все-таки различаем цвета.
– Это следует понимать как завуалированное извинение?
– Много хочешь.
«Кажется, я с ним кокетничаю, – подумала Инна. – Вот новость».
– А что луговая собачка? – спросил Борис, улыбаясь.
– Сгинул, слава тебе господи.
– Так уж преувеличивать не стоит.
– Чего-чего?
– Я вовсе не господь.
Инна перекладывала с противня, вынутого из духовки, мясо и картофель на блюдо. Обожгла палец, засунула его в рот.
Прошепелявила:
– Скромность украшает… Когда больше хвалиться нечем.
Борис стоял, прислонившись к косяку, сложив руки на груди. Улыбался и смотрел так, словно в первый разглядел Инну.
Его последующие слова подтвердили это и повергли Инну в шок.
– Ты похожа на породистую суку, не участвующую в воспроизводстве.
Инна чуть не уронила блюдо.
Борис подскочил, удержал, забрал блюдо, повинился:
– Извини! Сука – это только половая принадлежность, ничего ругательного.
– Ну, знаешь! – задыхалась от возмущения Инна. – Сам кобель!
– Не отрицаю.
– Еще бы отрицал. К тебе Танька из семнадцатой квартиры несколько раз приходила, не заставала, к нам звонила.
Танька, бесшабашная в детстве, веселая и заводная, мальчишкам безотказная, превратилась в грязную алкоголичку, почти бомжиху. В ее квартире был притон, который соседи разгоняли, как могли, – ведь пьянчуги дом спалят. Но саму Таньку жалели: добрая душа, хоть и пропащая.
– Я ей один раз денег дал, – говорил Борис, – вот и привязалась. С блюдом в руках, он, оправдывающийся, был нелеп и трогателен.
Но Инна сказала сурово, после каждого слова делая паузу:
– Твои дамы. Их статус. Моральный облик. Ко мне. Никакого. Отношения. Не имеют. Будь добр! Не втягивай. Меня. В свои романы.
– Можно подумать, когда-нибудь втягивал!
– Вот и отличненько. Чего стоишь?
– А что я должен делать?
– Нести горячее в комнату гостям. Как все-таки бизнес и – не побоимся этого слова – разврат плохо влияют на мозги.
– Да какой разврат-то?
– Шагай, шагай, – подтолкнула Бориса Инна, – герой капиталистического труда.
* * *
После маминого дня рождения прошло несколько недель. Инна жила в четком ритме: преподавание в музыкальной школе, частные уроки, редкие посещения университета. Она выбрала для себя тактику: на лекции не хожу, занимаюсь самостоятельно, на экзаменах поражаю преподавателей обширностью знаний, приобретенных во время ночных корпений над литературой по специальности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55