Катя стояла под этим панно и грустно оглядывалась. Возле нее не было ни зрителей, ни журналистов. Ее разноцветная прическа, напоминающая веселый светофор, удивительно контрастировала с печальным выражением лица, и даже полосатое платье не спасало.
— Ой, девочки, хорошо, хоть вы пришли! обрадовалась она при виде подруг — А то я стою тут в гордом одиночестве, как стойкий оловянный солдатик…
— А теперь мы будем, как три тополя на Плющихе, — ляпнула Жанна.
Ирина толкнула ее кулаком в бок и жизнерадостно защебетала:
— Не переживай. Катюша, еще просто мало людей пришло, выставка только открывается!
Скоро набегут и зрители, и журналисты, яблоку негде будет упасть! А твои работы лучше всех, никакого сравнения! Так что тебе гарантированы самые блестящие отзывы!
— Не утешай меня, — вздохнула Катерина. Я же вижу, какая толпа возле Тонькиных железяк., скажи честно — тебе-то самой мои панно нравятся?
— Очень! — искренне воскликнула Ирина. Они такие жизнерадостные, такие яркие! Мне как-то сразу легче стало на душе! Особенно мне вот это нравится, — и она показала на всадников.
— Правда? — Катя зарделась. — Это самое последнее, я его буквально накануне выставки закончила.., оно мне и самой больше всех нравится! Правда, последняя работа всегда кажется самой лучшей…
— Ну и хорошо! — с напускной жизнерадостностью воскликнула Ирина. — Самое главное, чтобы тебе самой нравилось! Мнение равнодушной толпы ровным счетом ничего не значит. Художник — сам высший судья своим творениям. Не помню, кто это сказал…
— Наверняка какой-нибудь неудачник, которого обошли ежегодной премией… — проворчала Катя, — хорошо тебе говорить, твои книжки расходятся большими тиражами, и пресса тебя замечает, а ко мне хоть бы один журналист подошел.., а вон, посмотри, вокруг Антонины журналисты так и вьются.., что они находят в ее "ломаных мясорубках?
— Подержанных газонокосилках! — подхватила Ирина.
— Вышедших из строя унитазах! — внесла свою лепту Жанна.
— А все-таки около нее толпа… — вздохнула Катя, — девочки, а что она все время на меня шипит, как беременная кобра, прямо ядом плюется?
— Ну Катя, я просто поражаюсь твоей наивности, неужели ты не понимаешь? — фыркнула Жанна. — Ведь твой бывший теперь с ней…
— Ну и что? Вот если бы наоборот — тогда еще можно понять.., и вообще, мы с Шуриком очень мирно расстались.., совершенно без скандала, как интеллигентные люди…
— Ты так считаешь? — возмутилась Жанна. Ты уже забыла, что он тебя загнал в глухую, дремучую коммуналку! Твой Шурик — самый настоящий козел и первостатейный жлоб!
— Да ладно, я на него зла не держу! Тем более, теперь я замужем, у меня все хорошо! У меня есть Валик…
Жанна хотела сказать, что муж, годами кочующий по африканским саваннам с дикими племенами — вряд ли то, о чем мечтает каждая нормальная женщина, но Ирина заблаговременно прочла ее мысль и ткнула локтем в бок. Жанна охнула и покосилась на подругу, буркнув недовольно что-то насчет некоторых тетех, святость которых граничит с глупостью.
— А кто это там приехал? — оживленно проговорила Ирина, чтобы перевести разговор на менее опасную тему.
Возле входа в галерею действительно наметилось явное оживление. К дверям с озабоченным видом пробежал администратор, откуда-то появились крепкие ребята с профессионально непроницаемыми лицами, журналисты покинули Антонину Сфинкс и потянулись ко входу.
Двери широко распахнулись, и в зале, в окружении небольшой свиты, появился высокий черный человек.
— Это атташе по культуре Кот-де-Леон, — прошептала Ирина, — в газетах писали, что он собирается посетить эту выставку.
— Какой кот? — удивленно переспросила Катя.
— Тундра! Это страна такая в Африке — Кот-де-Леон! Уж тебе стыдно не знать, у тебя же муж — главный специалист по Африке…
— Действительно… — Катя расстроилась, — а ведь у меня самой в школе была пятерка по географии, но что-то я такой страны не помню.., а этот атташе очень прилично выглядит, и одет в смокинг, а не в национальный костюм из шкур и перьев…
Атташе неторопливо прошел мимо ностальгических вышивок, ненадолго задержался возле металлоконструкций Антонины Сфинкс и наконец подошел к Катерининой экспозиции.
Вслед за ним двигалась небольшая группа его сотрудников, чуть сзади держались журналисты. Но атташе, конечно, очень выделялся среди своего окружения и вообще среди всех посетителей выставки. Он выделялся среди них, как породистый арабский скакун среди заморенных кляч, как борзая среди стаи дворняжек.
Он был высок и строен, как пальма. Он был черен, как безлунная африканская ночь. Отлично сшитый смокинг облегал его, как вторая кожа. Зубы атташе сверкали, как тридцать две превосходные жемчужины. Белки его глаз отливали предрассветной голубизной.
Неожиданно атташе замер перед панно с двумя всадниками в благоухающем ночном саду и возбужденно заговорил на незнакомом гортанном языке. В его монологе постоянно повторялись два слова: унга вароси. Может быть, они звучали не совсем так, но ничего более похожего европейский слух трех подруг не мог изобразить.
Заметив явный интерес высокого гостя, журналисты тоже оживились. Они принялись торопливо снимать Катины работы, а заодно и саму художницу. Рослый телевизионщик в потертом джинсовом костюме забегал вокруг Катерины с огромной камерой. Ирина скосила глаза на Антонину Сфинкс и увидела, что «железная леди» перекосилась, как будто по ошибке проглотила целый лимон.
Переводчик, сопровождавший атташе, кругленький лысый толстячок с нездоровым желтоватым лицом, прилепил на лицо неподвижную дежурную улыбку и заговорил, обращаясь почему-то к Ирине:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12