— Как тебя покромсали, однако...
— Тебе хуже придется, — пообещал Дровосек, наводя на Карабаса пистолет. — Предателям всегда хуже... Хуже всех.
— Я ж к пенсии хотел подкопить, — виновато улыбнулся Карабас. — Всего-то навсего... Я никому ничего плохого не хотел. Слушай, давай я тебе «Скорую» вызову?
— Она уже... Уже едет. Такая специальная «Скорая»... Там тебя тоже полечат.
Карабас изменился в лице и повесил трубку.
— Я, пожалуй, пойду, — сказал он. — С тобой не договоришься по-человечески...
— Не договоришься, — подтвердил Дровосек, стараясь удерживать ствол пистолета в горизонтальном положении. — Стой, скотина, и не шевелись...
— Стою, — грустно пообещал Карабас. — Не шевелюсь...
И в этот же миг он резко сорвался с места. Дровосек инстинктивно нажал на курок.
Карабас взялся за ручку входной двери, потянул ее на себя, и дверь открылась. Однако сил переступить порог у Карабаса уже не было. Он медленно осел на пол, пытаясь зацепиться за что-нибудь, что удержало бы его на ногах; но пальцы стремительно соскальзывали вниз, и Карабас в конце концов просто сел под дверью, устало повесив голову.
Дровосек посмотрел на него и испытал непреодолимое желание вот так же сесть, бросить невыносимо тяжелый пистолет, закрыть глаза и уснуть, отключившись от боли и тяжких мыслей. Так он и сделал. Таким его и нашли.
Челюсть: творец ремейков
Как-то Сучугов видел по телевизору дискуссию насчет того, что первично — кино или реальность. В смысле, то ли кино приспосабливается к реальности, то ли, наоборот, реальность приспосабливается к кино. На своем опыте Сучугов теперь мог бы смело утверждать, что вернее второе утверждение. Сначала появляются инсценировки для видеокамеры с участием дешевых белорусских актеров, а потом...
— Когда придумаешь что-то новое, — сказал тогда генерал Стрыгин, — тогда испытай его на нашей верхушке. Я хочу знать, кто из этих двенадцати — потенциальный предатель. Вот когда ты такое сделаешь, я скажу тебе: «Спасибо за службу...»
Ну что ж, нельзя сказать, что Челюсть изобрел что-то принципиально новое... Скорее это был ремейк. Переделка с новыми актерами. Одного актера звали Борис Романов, другого — Владимир Дарчиев. Нельзя сказать, что это были очень талантливые актеры, но зато они были известны. Ни у кого из тех двенадцати человек, которым адресовался новый фильм, не возникло бы подозрение, что им подсунули инсценировку.
Челюсть стоял чуть в стороне, наблюдая за тем, как этих актеров привязывают к стульям. Актеры были неестественно бледными, но Челюсть решил не прибегать к услугам гримера. Пусть все так и остается...
Сама съемка должна была занять каких-нибудь две-три минуты, но это если все свести к сцене насилия. Челюсть считал, что в хорошем фильме, кроме насилия, должны быть еще и какие-нибудь слова. Например, такие слова, которые заставят вздрогнуть зрителей. Если Романов скажет: «Я должен признаться, что идею воспользоваться помощью людей из „Интерспектра“ мне подал один из вице-президентов нашей корпорации. У него, насколько я знаю, давние контакты со Службой безопасности „Интерспектра“...»
Челюсть представил себе возможную реакцию на эти слова в просмотровом зале и улыбнулся. Это будет шок. Это будет означать успех его нового фильма. Еще бы и Дарчиев что-нибудь брякнул... Скажем, про участие начальника СБ в гомосексуальной оргии на даче, что по Рублевскому шоссе... Это тоже будет иметь успех.
О текстах Челюсть подумал еще заранее, теперь только нужно было уговорить актеров произнести их. Впрочем, если в момент произнесения у актеров будут разбиты лица и окровавлены губы, это лишь подтвердит высокую степень натуральности фильма. Дух исповедальности, так сказать...
Дарчиев неожиданно легко согласился исполнить перед камерой написанный текст, думая, вероятно, что этим он сможет как-то поправить свое положение. Он не понимал, что подобное высокое искусство неизбежно требует жертв, особенно если список жертв утвержден генералом Стрыгиным.
— С какой стати? — сказал Романов.
— Действительно... — согласился Челюсть. — Ну, давайте подумаем, какая могла бы найтись причина, чтобы вы заинтересовались нашим предложением. Может быть, раскаяние? Все-таки вы столько хлопот и неприятностей причинили всем нам, да что нам, своей собственной семье...
Кстати, о семье. Быть может, мысли о будущем дочери заставят вас прочитать эти несчастные пять строчек? Потому что интернат — это не самое худшее, что может с ней случиться. Свою жизнь, Борис Игоревич, вы бездарно загубили, так не делайте то же самое со своей дочерью...
— А я не верю, что она у вас, — сказал Романов. — Вы блефуете.
— Зачем мне такие сложности — блеф, обман... Она была в Балашихе, на квартире вашего приятеля Парамоныча. Одна из тех квартир, которые Парамоныч выставлял на продажу через агентство «Марианна». Уходя к Парамонычу, вы оставили дочери записку: «Олеся, ушел по срочному делу, скоро вернусь. Папа». Потом Парамоныч позвонил ей и сказал, что вы уехали в Москву с какими-то людьми, которые пообещали вам свою помощь. Это что — блеф?
Романов ничего не сказал в ответ.
— Итак, — воодушевился Сучугов. — Давайте начнем... Владимир Ашотович, вам предоставляется право первого выступления...
Зажгли большой переносной фонарь, который направили на Дарчиева. Оператор с видеокамерой на плече приблизился, фиксируя напряженное выражение лица связанного и отчаявшегося мужчины.
— Текст, — скомандовал Сучугов.
— Я, Владимир Ашотович Дарчиев... — Он облизнул пересохшие губы. — Я признаю, что действовал не в интересах корпорации «Рослав».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112