Я ударил так, что голова Филина должна была отлететь в сторону, как тот футбольный мяч. Но ноги были слабы. Филин просто ударился головой о батарею, ткнулся лицом в пол и затих. Я ударил снова, не удержался на ногах и рухнул рядом. Но я знал, что останавливаться мне нельзя — секундное промедление убьет меня. И я не дал Филину передышки, я подполз к нему, схватил его за голову и несколько раз с силой двинул ею об пол. Я не убил его, нет, эта сволочь была слишком крепкой, чтобы сдохнуть от такого обращения. Тут нужно было что-то более серьезное. Типа пары пуль в голову.«ЗИГ-зауэр» забился под батарею, и с руками, сцепленными наручниками, я не смог бы его достать. Поэтому я энергично пополз к своему плащу, валявшемуся в нескольких метрах от меня. В плаще был мой «ТТ» с полной обоймой. Я добрался до плаща и попытался залезть руками в карман, однако это получалось не особенно хорошо. К тому же я услышал сзади легкий шорох. Я даже не стал оглядываться, потому что источником любых звуков там мог быть лишь один человек. И мне стоило поторопиться выудить «ТТ» из плаща, а не тратить время на испуганные взгляды через плечо.Я вытащил пистолет, но мне требовалось время на то, чтобы снять его с предохранителя. Шорох повторился, и тут я уже не выдержал: я обернулся. И увидел, как Филин достает из-под батареи свое оружие. Он издавал какие-то странные звуки, похожие на всхлипывание и рычание одновременно. Но главным было не это, а то, что он быстро вытащил «ЗИГ-зауэр». Быстрее, чем я. И он захихикал, поворачиваясь ко мне. Нечто вроде смеха гиены. А потом он увидел «ТТ» в моих руках, и смех прекратился. На его изуродованном, окровавленном лице в эти секунды жили только глаза — снова, как тогда, в проулке возле Успенской церкви, в них читалось удивление. Только теперь у него не было причин стрелять мимо. А у меня не было права на осечку.Большими пальцами я взвел курок, а Филин вытянул руку с пистолетом. Нас разделяло метра три-четыре. Но не только это нас разделяло. Между нами была кровь, слишком много крови. Настолько много, что я нажал на спусковой крючок с наслаждением. Что там говорил по этому поводу Абрамов: «Месть тупое чувство, но зато такое сладкое»? Черт, как же он был прав!Когда я закончил давить на спуск, Филин был мертв на восемьсот процентов. И это было главное, что мне нужно было знать в тот момент. Ранен я или нет, умираю или нет — все уже было неважно, все уже не имело значения.Я положил пустой пистолет на пол. И сам лег, прижавшись щекой к ковру.Теперь все было легким — мое тело, моя боль, мои мысли… Теперь все стало окончательным — в смысле, нашедшим свой конец. Я знал, что жить дальше не имеет ровным счетом никакого смысла, все должно кончиться здесь и сейчас.Мне нужно было только лежать на ковре и ждать, когда придет смерть и избавит меня от груза, состоящего из воспоминаний, сожалений, раскаяния. Я думал о том, как все могло бы быть, и знал, что так уже никогда не будет. Однако мое проклятое воображение с услужливостью подсовывало мне картины несуществующей жизни, где была живая и улыбающаяся Ленка, где все были живы, здоровы и даже иногда счастливы… 45 Когда вызванная соседями милиция высадила дверь и обнаружила все, что и должна была обнаружить, я, по их утверждениям, лежал на полу в луже крови и плакал. Что ж, возможно, так оно и было. Просто я об этом уже ничего не помню. Я запретил себе вспоминать об этом.С некоторых пор я все делаю очень медленно. Медленно передвигаюсь, медленно ем, медленно разговариваю. Я не понимаю, зачем куда-то торопиться.Времени и так слишком много. Вот наступил Новый год, а потом, как говорят, будет и новое тысячелетие. Ума не приложу, что можно делать с такой уймой времени.В тот день я, как всегда, медленно и осторожно спускался по ступеням районной поликлиники. Мне были предписаны периодические беседы с психотерапевтом, что я в очередной раз и сделал. Вряд ли врач получил удовольствие от нашей беседы. Что касается меня — то я тем более был не в восторге. Но это помогло мне хоть как-то убить еще два часа времени. Еще часа три, и можно считать еще один день благополучно прожитым. И слава Богу.Я не сразу узнал эту женщину. Она слишком хорошо выглядела, чтобы быть моей знакомой. Ольга Петровна Орлова стояла у белого «Линкольна», одетая в длинную белую дубленку. Вокруг лежал белый снег, и все это выглядело совсем как интерьер стерильной больничной палаты. С некоторых пор меня просто тошнило от белого цвета и от стерильности. О чем я и не преминул сообщить Ольге Петровне. Потом я поздоровался.— Подвезти вас домой? — предложила она и погладила свою шикарную машину. Шофер высунул в окно улыбающуюся физиономию.— Это слишком быстро, — сказал я. — Предпочитаю ходить пешком. Пока доберешься до дома, уже стемнеет. А там можно и спать ложиться.— Вы изменились, — сказала после паузы Ольга Петровна. И пошла со мной рядом. Белоснежный «Линкольн» ехал чуть позади.— Со стороны виднее, — равнодушно ответил я. А вы получили обратно свою машину, тот «Шевроле»?— Да, конечно, — кивнула она. — Я хотела поблагодарить вас за то, что вы сделали.— Неужели? А что я сделал? Напомните, пожалуйста…— Вы нашли убийц моего сына. И наказали их.— И за это стоит благодарить? — пожал я плечами. — Вот если бы я сотворил чудо и вернул Юрия к жизни — это было бы дело. А то получилась совершенная бессмыслица: вы мстите за своего сына, а кто-то мстит вашему мужу за смерть своих близких… Просто замкнутый круг какой-то. Круг, полный ненависти. Ненависть объединяет всех. Поэтому невиновных здесь нет. Хотя…Если вы чувствуете удовлетворение… Я рад. Сам-то я ничего подобного не чувствую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140