Амелиус упомянул о нем. Когда они с Салли оставили коттедж, то направились по дороге, противоположной парку, мимо церкви, и в этой церкви счастье покинуло их.
Целый ряд карет стоял около церкви, сотни праздных людей собрались на ступенях паперти, звуки органа неслись в отворенную дверь, торжественно совершалась парадная свадьба. Салли просила Амелиуса войти с нею в церковь. Они попытались было пробраться в большие двери, но это оказалось совершенно невозможно, так как было тесно. Через боковую дверь им удалось, однако, проникнуть внутрь и занять такое место, откуда им было видно алтарь.
Невеста была высокая, полная девушка, роскошно одетая. Она исполняла свою роль в церемонии со спокойной важностью. Жених же представлял нравоучительное зрелище пожилого человека, приукрашенного искусством. Его волосы, полнота, зубы, грудь, плечи, ноги – все свидетельствовало о том, что могут сделать парикмахер, дантист, камердинер, портной и чулочник для старого богатого человека, который желает иметь юношескую наружность, когда покупает себе молодую жену. Три духовных лица присутствовали при церемонии. Представитель богатой конгрегации удостаивался почета, воздаваемого золотому тельцу. Из всех окружавших только одна старая леди, находившаяся вблизи Амелиуса и Салли, казалась недовольной.
– Я называю это бесчестным, – сказала старая леди, обращаясь к молодой особе, сидевшей подле нее.
Но молодая особа, истый продукт настоящего времени, не более готтентотки симпатизировала вопросам о чувствах.
– Как можете вы говорить так, бабушка! – отвечала она. – У него двадцать тысяч годового дохода, и эта счастливая девушка будет хозяйкой великолепнейшего дома в Лондоне.
– Какое мне дело до этого, – отвечала настойчиво старая леди. – Тем не менее бесчестно домогаться этого. Много бедных одиноких созданий, умирающих с голода на улицах, они имеют более права на нашу симпатию, чем эта бесстыдная девушка, продающая себя в доме Божьем! Я подожду вас в карете, я не могу долго выносить этого зрелища. Салли слегка дотронулась до Амелиуса.
– Выведите меня отсюда, – прошептала она.
Он полагал, что ей дурно от духоты церкви.
– Лучше ли вам? – спросил он, когда они вышли на свежий воздух.
Она крепко держала его руку.
– Пойдемте дальше, – сказала она. – Эта леди идет за нами. Я не хочу, чтоб она видела меня опять. Я одно из тех созданий, о которых она говорила. Неужели на мне остается печать уличной жизни, после всего того, что вы сделали, чтоб стереть ее?
Бурное горе, звучавшее в ее словах, представляло новую сторону развития ее характера, совершенно еще неизвестную Амелиусу.
– Дитя мое, – увещевал он ее, вы очень меня огорчаете, говоря таким образом. Богу известно, что жизнь, которую вы вели до встречи со мною, вели вы не по своей вине, забудьте о ней.
Но душа Салли была полна острых, мучительных ощущений, поднятых в ней словами старой леди.
– Я видела, – воскликнула она горячо, – видела, что она смотрела на меня, говоря это!
– Ей просто было приятнее смотреть на вас, чем на невесту, что весьма естественно, – заметил Амелиус. – Полно, полно, Салли! Будьте сами собой, успокойтесь. Неужели вы хотите сделать меня несчастным, заставить мучиться из-за вас?
Он коснулся чувствительной струнки, она почувствовала раскаяние и просила у него прощения с прежней свойственной ей ласковостью во взоре и в голосе. В одну минуту она стала прежней Простушкой Салли. Они продолжали путь молча. Когда уже скрылась церковь из виду, Амелиус почувствовал, что рука ее стала сильно дрожать. Выражение нежности, смешанное с беспокойством, появилось в голубых глазах ее, когда она смотрела на него. «Я думаю о другом, – промолвила она, – думаю о вас. Могу я задать вам вопрос?»
Амелиус улыбнулся, но улыбка эта не отразилась на лице Салли, как бывало прежде.
– Тут нет ничего особенного, – поспешно объяснила она. – Это пришло мне в голову в церкви. Вы… – она остановилась в нерешимости и искала, в какой форме выразить свой вопрос. – Вы скоро женитесь, Амелиус?
Он уклонился от прямого ответа.
– Я не богат, Салли, как этот старый джентльмен, которого вы сейчас видели.
Она отвела от него свой взор и тихо вздохнула.
– Однако вы женитесь когда-нибудь, – продолжала она. – Хотите вы сделать для меня еще кое-что, когда я умру, Амелиус? Вы помните мой вопрос, когда мы с вами читали в газетах о новом изобретении – сжигании тел после смерти. Вы говорили, что это лучше, чем зарывать в землю, и что вы завещаете сжечь ваше тело, когда придет ваше время. Не согласитесь ли вы на мою просьбу и не измените ли свое намерение относительно себя, когда наступит мое время?
– Милая моя, какие вы странные говорите вещи! Если вы толкуете о том, что я когда-нибудь женюсь, то какое же отношение может это иметь к вашей смерти?
– Дело не в том, Амелиус. Но ведь я могу умереть. Велите зарыть меня в покойном, уединенном месте, далеко от Лондона, где мало могил. И когда вы сделаете свое завещание, не велите сжигать себя. Прожив долгую, долгую жизнь и вполне насладившись счастьем, которое вы заслуживаете, велите зарыть себя подле меня. Мне бы приятно было думать, что одни и те же деревья будут осенять нас и те же цветы покрывать наши могилы. Нет! Не говорите, что я говорю странные вещи, я не могу выносить этого. Я хочу, чтоб вы весело, с добротой отнеслись к этому. Вы хотите идти домой? Я чувствую усталость и сознаю, что плохая собеседница сегодня.
И за обедом разговор не клеился, несмотря на все старания Тофа.
Вечером добряк француз сделал попытку развеселить молодых людей, он пришел со своей скрипкой и заявил, что имеет просьбу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114