Бьяншону было известно, села ли такая-то женщина на стул рядом с его учителем или на тот пресловутый диван, который стоял в кабинете Деплена и на котором он спал;
Бьяншон был посвящен в тайны этого темперамента, соединившего в себе пылкость льва и силу быка, темперамента, который постепенно раздвинул, расширил сверх меры грудь великого человека и послужил причиной его смерти (Деплен умер от расширения сердца). Ассистент изучил все странности этой безмерно занятой жизни, все расчеты скаредной скупости, все надежды политика, скрытого в этом человеке науки, и он предвидел то разочарование, которое принесет Деплену единственное чувство, доступное его сердцу: ибо все-таки это было сердце не из бронзы, а только снаружи похожее на бронзовое.
Однажды Бьяншон рассказал Деплену, что один бедный водонос, живший в квартале Сен-Жак, тяжко заболел от переутомления и нужды: всю долгую зиму 1821 года этот бедный овериец питался одной картошкой. Деплен бросил всех своих больных. Чуть не загнав свою лошадь, он примчался с Бьяншоном к бедняку, которого и перевезли под личным присмотром Деплена в больницу, открытую знаменитым Дюбуа в предместье Сен-Дени. Деплен вылечил овернца, а когда тот выздоровел, дал ему денег на покупку лошади и бочки. Этот овернец отличился впоследствии одним своеобразным поступком. Кто-то из его друзей заболел. Овернец тотчас же привел его к Деплену, говоря своему благодетелю:
— Я не потерпел бы, чтобы он пошел к кому-нибудь другому.
Как ни был груб Деплен, но тут он пожал овернцу руку и сказал ему:
— Приводи их всех ко мне.
Он поместил уроженца Канталя в клинику Отель-Дье и проявил в отношении его величайшую заботливость. Бьяншон уже неоднократно замечал пристрастие своего принципала к овернцам-водоносам; но так как для Деплена его работа в клинике Отель-Дье служила предметом своеобразной гордости, ассистент не усмотрел в его поведении ничего необычного.
Однажды, проходя часов в девять утра по площади св. Сульпиция, Бьяншон увидел своего учителя: Деплен входил в ту церковь, от которой получила свое имя и площадь. Деплен, всегда пользовавшийся кабриолетом, на этот раз, однако, пришел пешком и украдкой вошел в церковь через боковые двери с улицы Пти-Лион, будто входил в какой-то подозрительный дом. Ассистент, знавший убеждения своего учителя и к тому же сам кабанист, диавольски (именно в таком начертании, по-видимому, означающем у Рабле высшую степень дьявольщины) упорный, почувствовал понятное любопытство; стараясь остаться незамеченным, он проник в церковь и увидел картину, немало его удивившую: великий Деплен, этот атеист, так безжалостно издевавшийся над ангелами, которые недоступны ланцету, не знают ни фистулы, ни гастритов, — этот неустрашимый насмешник смиренно стоял на коленях… и где же? В часовне богоматери! Он отстоял там обедню, пожертвовал на церковь, на бедных — и все это с той же серьезностью, как при какой-нибудь операции.
«Уж верно, он зашел в церковь не затем, чтобы кое-что выяснить в вопросе о родах богоматери, — подумал изумленный Бьяншон. — Если б я увидел его поддерживающим одну из кистей балдахина на празднике Тела господня, это было бы только смешно. Но застать его в церкви в этот час, одного, без свидетелей — это поистине наводит на размышления!»
Не желая, чтобы кто-нибудь мог подумать, будто он подсматривает за главным хирургом клиники Отель-Дье, Бьяншон удалился. Случайно Деплен в тот же день пригласил его отобедать с ним в ресторане. За десертом Бьяншон искусно навел разговор на обедню, назвав ее лицемерной комедией.
— Комедия, которая стоила христианскому миру больше крови, чем все войны Наполеона и все пиявки Бруссе, — сказал Деплен. — Обедня — папское изобретение, не старше шестого века; в основе его лежат слова:
«Сие есть тело мое». Какие потоки крови пришлось пролить, чтобы установить праздник Тела господня, которым папский престол хотел ознаменовать свою победу, в споре о реальном пресуществлении даров, над еретиками, которые триста лет вносили смуту в церковь. Папское нововведение привело к войнам с графом Тулузским и альбигойцами: вальденсы и альбигойцы не хотели признавать его.
Тут Деплен дал волю своему остроумию атеиста, и из уст его полился поток вольтерьянских острот; выражаясь точнее, это было скверное подражание «Цитатору».
«Что за чудеса? — думал Бьяншон. — Куда же девался мой утренний богомолец?»
Он ничего не сказал Деплену и усомнился в том, действительно ли видел его в церкви св. Сульпиция. Деплен не стал бы лгать Бьяншону: они слишком хорошо знали друг друга и уже не раз обменивались мыслями по другим, не менее важным вопросам, не раз обсуждали различные системы, трактующие de reruni natura, зондировали или рассекали их ножами и скальпелем неверия. Прошло три месяца. Бьяншон не возвращался более к этому эпизоду, хотя он и запечатлелся в его памяти. В том же году однажды один из врачей клиники Отель-Дье в присутствии Бьяншона взял Деплена за руку, как бы желая задать ему вопрос.
— Зачем вы заходили в церковь святого Сульпиция, уважаемый учитель? — спросил он.
— Я шел к больному священнику — у него гнойное воспаление коленной чашки, — ответил Деплен. — Герцогиня Ангулемская оказала мне честь, обратясь ко мне с просьбой, чтобы я взял на себя его лечение.
Атака была отбита. Врач удовлетворился полученным объяснением, но Бьяншона оно не убедило.
«Вот как! Он ходит в церковь осматривать больные колени! — сказал себе ассистент. — Он был у обедни».
Бьяншон решил выследить Деплена; он припомнил, в какой именно день и час входил Деплен в церковь св.
1 2 3 4 5 6 7