Я сделал вид, что споткнулся на кочке. Вот разобрало. Они ж бабы от чего сейчас дурные? Насмотрятся сериалов и хотят как там. Красиво и с чувством.
– Вася!
– Покумекать надо.
А что кумекать? Надо спасаться, а то затянет.
– Вот и хорошо, – Клавка моментально успокоилась и уже до самого клуба шла молча. За что мне и нравятся дурные девки.
Я не то чтоб баб не люблю. Я ж все таки мужик. Да и работа настраивает. Но… По секрету великому…
Есть у нас в деревне одна дивчина. Любавой зовут. Вот уж по ком тоскую. Как увижу – сердце щемит.
Волосы – во! Глаза – вот такие! Ресницы – как… душа замирает. Да и все остальное на месте. Ну понятно, да?
Но не с моим образованием в калачный ряд лезть. К Любаве и не такие мужики заворот делали. Но никого не подпускает. Хоть тресни. У нее, в отличии от Клавки, другой свих. Какая-то она сама в себе. Задумчивая. Странная. Все на звезды смотрит, да книжки умные почитывает. Я к ней, правда и не подходил. Чё зря стараться. А уж после сегодняшнего совсем в глаза не взглянуть. И как жить то? Убью я Клавку…

В клуб мы ввалились под гробовую тишину и обширную, во все зубы, Клавкину улыбку.
– Ну чё уставились, козлы? Влюбленных не видели?
При этих словах я сделал вид, что запнулся о табуретку.
– Стоять!– Клавка подтянула меня к себе и сквозь зубы бросила остальным, – А ежели кто улыбнется, враз изувечу.
Желающих возмутиться не нашлось. Все сразу как то засуетились, замельтешили. Кто в сортир надумал, кто на улицу папироску подымить. А кто в пол уткнулся. Половицы полусгнившие разглядывать.
Клавка широким шелбаном согнала с лучших мест малолеток и усадила меня рядом.
– И что б не дергался.
Тут не выдержал мой лучший корешок Ванюха.
– Да ты че, Васек? Сдурел что ли? На какой хрен она тебе нужна? Грымза озабоченная…
Ох, лучше б ты помолчал, милый мой дружок Ванюха.
Лицо Клавки побелело. Глаза ее уставились в одну точку, стали ледяными и безжалостными.
В гробовой тишине она медленно поднялась с места, насупила брови, подтянула к заплывшей талии руки и… , словно танк, ничего не видя и не разбирая, ломанулась в Ваньке.
Полетели в сторону опрокинутые стулья и табуретки и все те, кто на них находился. Заскрипели старые половицы, чувствуя беду неминучую.
А Ванька, корешок мой, как столб. Ему б деру дать, через окошко, а он, глаза выкатил, рот нараспашку. И сказать что-то хочет, да не может. Какой тут разговор, когда на тебя такая громина прет.
Тут Клавка его и достала.
Не мог я смотреть, что с дружком делают, отвернулся. Смалодушничал.
Но грохот слышал. И крики Клавкины нецензурные. Мужики пробовали заступиться, да куда там. Вместе с Ваньком Клавка их и сделала. Вместе их и утащили.
Долго я еще не смогу с корешком в баньке париться.
Клавка вернулась на место, и я почувствовал, как изменилась она. Из простой кошки превратилась в тигрицу, которая держит беспомощную жертву в когтистых лапах.
– Никто и ничто нас не разлучит, кровинушка моя, – ласково проворковала Клавка и взъерошила мне волосы толстыми пальцами.
И гадом буду, если после слов этих не побледнел я, словно покойник.
– Уважаемые товарищи колхозники… , – на сцену клуба выбежал мужик в костюме и при бабочке, – Минуточку внимания… Минуточку внимания!
Суета в зале понемногу улеглась, все кто остался в живых расселись по местам. Праздники в деревне случались редко и потому приезд городского лектора был большим событием.
Лектор, между тем, выдвинул из-за потрепанных кулис трибуну с бывшим гербом, принес портфель, выставил из него стакан граненый и бутылку без этикетки.
– Эт чё? Райкин? – гакнула на весь зал Клавка.
Лектор спохватился, представился работником какого-то общества «Человек – непознанное создание» и, регулярно прикладываясь к стакану, стал что-то тараторить о способностях человека, о звездах, о времени и о всякой такой дребедени.
Но тут не до инопланетян.
Мне уже минут пять не по себе. Прям какое то неудобство испытываю.
Поерзал на стуле, постарался принять удобное положение, прокашлялся, высморкался, но ничего не помогает. Прям, напасть какая. И тут что-то дернуло меня по сторонам посмотреть.
Словно из тумана, из волшебного мира, одна на целом свете, смотрела на меня Любава. Толи с грустью, толи с осуждением и жалостью. И так хорошо стало мне, что я чуть не встал, не развернулся и не заехал всей пятерней по наглой Клавкиной роже…
Но та опередила.
– Ты что это, голубок мой, по сторонам пялишься? Она ж, эта Любка, непутевая. И даже не думай об этом. А ежели еще раз замечу… И тебя и ее вслед за Ванькой отправлю… Хотя нет… Тебя не трону. Больно люб ты мне. А Любку точно… Не пожалею. Послушай лучше, что лектор болтает. Смех то какой.
Мужик и впрямь дорвался. Бутылка его почти опустела, а он сам выглядел не лучшим образом.
– А сейчас, уважаемые бывшие колхозники и уважаемые бывшие колхозницы, в завершении нашей встречи я позволю себе провести небольшой эксперимент, над которым работаю вот уже несколько лет. Суть его заключается в раскрытии неограниченных человеческих возможностях, что подтвердит все вышесказанное мною. Согласны?
Наверно я пропустил все самое интересное, так как все присутствующие дружно закивали. Продолжай, любезный, продолжай.
Только Клавка пошла поперек общества и пробурчала что-то насчет танцев.
Городской быстро задвинул трибуну, попросил поднять на сцену два стула и поставил их сам на середину.
– Итак, многоуважаемые бывшие… , – здесь он наткнулся на угрюмую физиономию Клавки и решил поторопиться с демонстрацией, – Так вот. Сегодня, здесь, на этой сцене, впервые в мировой практике будет произведен величайший эксперимент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19