Сам жертвенник был вынесен на середину храма. Вдоль боковых стен, скрестив перед собой ноги, сидели обнаженные до пояса послушники Аргиона. Их было много, здесь, похоже, собралось все население обители. Корэм, подозревавший, что ему придется принять бой с кем-то из них, удивился, увидев, что все они безоружны. Под символом Аргиона сидел еще один послушник, перед которым дежал большой барабан. Настоятель ждал Корэма перед жертвенником.
Помешкав мгновение, Корэм подошел к первому среди равных. Тот молча сделал шаг в сторону, освобождая место перед жертвенником, и Корэм увидел, что на его дальнем краю лежит узкое овальное блюдо, а на нем – кинжал. Обычный кинжал, хорошей ковки, с муаром по голубоватому обоюдоострому лезвию. Необычным казалось, что вдоль обеих плоскостей лезвия шли коричневатые потеки, словно на оружии остались засохшие следы крови.
– Слушайте, в чем состоит испытание. Вы кладете руку вот так, – настоятель положил растопыренную пятерню на край железной поверхности жертвенника, – и стучите острием кинжала поочередно между каждым из пальцев в ритм тому барабану, – он сделал движение подбородком в сторону послушника с барабаном. – На кинжале сильный и быстродействующий яд, поэтому малейшая царапина приведет к смерти. Смерть будет неприятной, но быстрой. Понятно?
Корэм взглянул на кинжал, затем на барабанщика.
– И долго мне стучать?
– Пока не смолкнет барабан. Будьте готовы к любому сроку, потому что испытание иногда очень затягивается.
– Ясно.
– Тогда берите кинжал.
Корэм взял кинжал, перехватил рукоять поудобнее. Настоятель задержал на нем взгляд, словно желая что-то сказать, но не решаясь.
– Не забудьте, крышка жертвенника скользкая, – все-таки сказал он, прежде чем отойти.
Крышка была как раз на такой высоте, чтобы можно было стучать по ней кинжалом, почти не наклоняясь. Корэм встал вплотную и положил руку на край. Он едва успел прикинуть в уме, что нужно делать, как раздался первый удар барабана. Корэм поставил острие кинжала на гладкую железную поверхность между большим и указательным пальцем.
Один за другим потянулись удары, медленно, лениво, словно барабанщик отдыхал после каждого замаха колотушкой. Краем уха Корэм услышал, что остальные затянули песню, видимо, являвшуюся частью ритуала, и захлопали в ладоши, стараясь попасть в ритм барабану. Пение было нестройным, хлопки тоже, поэтому он перестал их слушать, чтобы не сбиться с ритма. Он успел только заметить, что песня, как и прочие ритуальные песни, начиналась с восхваления бога. Но отвлекаться было нельзя – слишком многим он рисковал, чтобы достичь цели. Корэма страшила не собственная смерть – он заранее знал цену риска и принял ее – ему была невыносима мысль, что осквернитель благородного воинского искусства останется живым и безнаказанным.
Ритм начал убыстряться. Корэм слышал только мерные удары барабана, воспринимая все прочее как неясный шум за пределами слуха. Он видел только свои пальцы, поблескивающее между ними полированное железо и голубоватое, в бурых потеках, лезвие кинжала. Кинжал поднимался и опускался точно посередине между растопыренными пальцами, не упираясь в поверхность и не отталкиваясь от нее, потому что кончик легко мог соскользнуть при упоре. Корэм не задумывался ни о смысле, ни о разумности, ни об исходе испытания. Мысли ускользнули из его головы. Все было предельно простым. Нужно было поднимать, а затем точно ставить кинжал, пока не стихнет барабан.
Ощущение времени тоже ускользнуло, словно он оказался в безвременьи, где нет ни прошлого, ни будущего, а одно только настоящее, примитивное, как выполняемые действия. Ритм рокотал, не оставляя времени ни на что, кроме контроля движений – даже не контроля, а пристального наблюдения за движениями, которые совершала сама рука. В божественном учении говорилось, что мир существует, пока боги не отводят от него внимания. Здесь было похоже – отведи внимание, и мир исчезнет, рухнет, но даже на эту мысль у Корэма не осталось кусочка свободного сознания, оно было всецело поглощено действием.
Его охватило странное чувство, похожее на транс. Ему казалось, что он стал столбом могущества, проводником сконцентрированной на нем, идущей неведомо откуда силы. Это было похоже на упоение боем, но здесь он не мог ни думать, ни рассуждать – только ощущать. Это было полетом на гребне волны, бегом по канату, зыбким равновесием на краю падения. Это было бесконечным мгновением власти над вечностью, длившимся и длившимся, потому что времени не было.
Но что-то вдруг изменилось за пределами этого мира. Мгновение дрогнуло, отпуская мельчайшую частицу его внимания. Достаточную, чтобы понять – барабан смолк. Корэм медленно отвел и опустил руку с кинжалом. Он поднял взгляд на барабанщика, но его глаза встретили по пути поднос, на котором прежде лежал кинжал.
Теперь там лежала налобная повязка. Круглый обруч из сплошной полоски темно-коричневой кожи шириной в два пальца, закрепленной концами на серебряной бляхе в виде щита, пересеченного вертикальным мечом – точной копии щита и меча, висевших на стене в храме. Корэм не знал, откуда она там взялась. Во время испытания он не видел даже этого подноса, лежавшего перед ним на расстоянии протянутой руки. Возможно, кто-то положил ее туда, пока он стучал кинжалом между пальцами.
Повязка светилась. И серебряная бляха, и темный кожаный ремешок излучали слабый голубоватый свет – цвет любимого Корэмом металла. Или это ему показалось в зыбких бликах огня, пляшущих по стенам? И почему храм так странно освещен? Корэм оглянулся вокруг и увидел, что из окон храма на него глядит ночная тьма, а Бесстрашные сидят с зажженными, наполовину прогоревшими факелами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127