И, говорят, еще один большой барак построят здесь! А этот план, что лежит у Лемана?
Георгу довелось как-то взглянуть на этот план.
– Насколько я мог понять, – сказал он, – здесь должен быть построен своего рода город.
– Город?
– Город! – Старый каменщик рассмеялся, как ребенок.
– Город! – Все в бараке расхохотались.
– Не будь же смешным, Вейденбах! Все они так ржали, что Георг смутился.
– А все же это так, думайте, что хотите. Я ведь видел план. Город или обширный поселок с большими садами.
– Садами!
– Садами, говоришь ты?
– Да, садами!
Снова смех. Да что же может здесь расти! На этой почве, на песке?
Но старый каменщик в широкополой шляпе поддержал Георга.
– Что тут смешного, дурни! – крикнул он. – Сразу видно, что вы никогда из города не выезжали и ничего в почве не смыслите.
И он обстоятельно, со всеми подробностями рассказал про сад, который двадцать лет назад разбил на куче песка. Уже два года спустя люди останавливались поглядеть – так хорош был сад, а на третий год в нем цвели кусты сирени. На четвертый – пришел он как-то вечером в свой садик, и что же он слышит? – Старик поднял руки, надвинул на лоб широкополую шляпу с остатками траурной каймы и засвистал:
– Тю-тю-тю! – Соловей, ребята! Сердце у меня застучало, так славно пел соловей.
Маленький кривоногий слесарь сделал рукою презрительный жест. Он все знал лучше других.
– Не ломайте себе напрасно голов! – сказал он. – Что они тут хотят сделать? Деньги нажить, вот что, только не для нас! Ведь это все явное надувательство. Наши рабочие часы, видите ли, записываются, и когда у тебя наберется пять тысяч рабочих часов, – в течение ряда лет, понемногу, – то тебе полагается один морген земли и дом. К го же этому верит? Ведь это все надувательство и враки. Я ведь вам уже не раз говорил: это Шелленберг и не кто иной как Шелленберг. Мы будем надрываться, а Шелленбергу достанется барыш. Я ведь у Шелленберга работал. Он строит себе дворец в Груневальде, посмотрели бы вы на эту постройку! Полгода рыл Я там землю. Шелленберг устроил себе бассейн для плаванья в подвале, слыханное ли дело? Большой, как манеж. Там пятьдесят комнат и зал, и даже у лакеев ванные комнаты. Гам конюшни, гаражи, сарай для шлюпок и павильон на озере. Кухня – огромная, как казарма, и вся облицована белыми кафельными плитками.
«Но посмотрели бы вы на самого Шелленберга, – продолжал слесарь, разглаживая жирными пальцами усы, – когда он подъезжает в своем автомобиле, в шубе до самых пят, с медвежьей шапкой на голове! И всегда с ним красивые бабы. А иной раз он среди бела дня уже пьян. О, стоит поглядеть на него, чтобы все понять! Этот Шелленберг в последние годы загребал деньги лопатою. Никто не знает, как он богат. А на чем разбогател? На лесе и лесной торговле. У него десять бумажных фабрик, ребята. Немудрено разбогатеть при том нищенском жалованье, какое он платит. А правительство, – это ведь все – одна шайка, – приплачивает ему еще за то, что он дает занятия безработным. Вот оно как! Город! Дома! Сады! Бросьте вы чушь городить.
В этот миг приоткрылась дверь, и в нее робко и пугливо просунулось морщинистое лицо старой женщины. На ее платке блестели снежинки.
– Не ошиблась ли я? – спросила старуха. – Это и есть станция Лемана?
– Она и есть, – ответил кельнер.
– Входи, входи, бабушка! – крикнул мясник. – Тебе чего?
– Я на работу послана. Буду стряпать для вас. Мужчины переглянулись.
– Стряпать?
Потом они расхохотались. И смеялись так громко, и замечания их были так грубы, что у старухи слезы показались на глазах. Она смущенно и обиженно ежилась в своем поношенном пальто.
– Бесстыдники вы этакие! – крикнула она, сердито взмахнув руками. Она была бы рада уйти.
Но затем она порывисто затараторила, и ее морщинистый рот уже, казалось, не мог закрыться. Принялась рассказывать повесть своей жизни, путаясь в подробностях, которых никто не понимал. Она – вдова, ее муж, столяр, давно умер. Был у нее домик с палисадником. Она вырастила шестерых детей, четырех дочек выдала замуж. Но война лишила ее всего. А теперь она стара, и опять ей приходится работать.
Мужчины переглядывались, смущенно ворчали и стыдились своих грубых шуток.
Но мясник Мориц был малым обходительным и знал, как нужно вести себя. Он вскочил, подошел к старухе и с жаром потряс ей руку.
– Вот и превосходно! – воскликнул он. – Оставайся с нами, бабушка! Надеюсь, ты хорошо стряпаешь. Мы тут вкусно едим на станции. Мы устроим тебя подле печки, там тебе будет тепло. Дай-ка сюда свое пальто. Вот так, а теперь поцелуй меня.
И мясник решил действительно поцеловать старуху.
– Экий срамник! – завизжала старуха и оттолкнула его. Она смеялась, между тем как слезы не высохли еще на ее морщинистых щеках.
– Ну и бесстыдник же ты! – и она благожелательно отвесила мяснику легкую пощечину.
– Распишись, Мориц! – закричали мужчины.
Знакомство было завязано.
– А вот это, видишь ли, твоя кухня.
– Ну и кухня! – старуха смеялась.
– Да. кухня! А что, не нравится?
– А прислуга у нас, как в первоклассном отеле. Эй, Генри, покажи-ка бабушке, какие у нас порядки.
Кельнер Генри встал и зажал под мышкою грязное полотенце, изображая официанта. Удерживая тарелку на ладони, выбежал короткими, быстрыми, комическими шажками на середину комнаты и стал прислуживать незримым, сидящим за столом посетителям ресторана. Он сгибался, поворачивая блюдо на пальцах, чтобы гость мог удобно положить кусок на тарелку, выпрямлялся и переходил к следующему гостю. Лицо у него было при этом необыкновенно серьезное. По временам он делал вид, будто сигнализирует глазами другому кельнеру, может быть, мальчику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112