«Ничего, я пройду». В эту минуту дочь выпрямилась и оказалась с ним лицом к лицу; по ее глазам было видно, как она испугана тем, что очутилась у него на дороге.
Он приветливо улыбнулся и кивнул.
— Напрасно вы беспокоились, — сказал он.
Дженни только улыбнулась в ответ.
Поднявшись площадкой выше, он невольно обернулся и, взглянув на девушку, убедился, что она, как и показалось ему сразу, необыкновенно хороша собой. Он заметил высокий, чистый лоб, волосы, ровно разделенные пробором и заплетенные в косы, голубые глаза и румянец. Он успел даже полюбоваться красивым изгибом губ, почти детским овалом лица и стройной, изящной фигуркой, воплощением юности, здоровья, надежд — всего, что так высоко ценит человек уже немолодой. Затем он с достоинством пошел дальше, ни разу больше не взглянув в ее сторону, но унося с собой ее прелестный образ. Это был достопочтенный сенатор Джордж Сильвестр Брэндер.
— Какой он красивый, этот человек, который сейчас прошел наверх, правда? — немного погодя сказала Дженни.
— Да, — подтвердила мать.
— И трость у него с золотым набалдашником.
— Не надо глазеть на людей, — наставительно сказала мать. — Нехорошо.
— Я на него не глазела, — простодушно возразила Дженни. — Он сам мне поклонился.
— Незачем тебе смотреть на чужих, — сказала мать. — Может быть, им это не нравится.
Дженни снова молча принялась за работу, но блеск этого удивительного мира не мог не занимать ее. Помимо воли она прислушивалась к царившему вокруг оживлению, к разговорам и смеху, которые сливались в сплошной веселый гул. В одном конце первого этажа был ресторан; оттуда доносился звон посуды, и не трудно было угадать, что там накрывают на стол к ужину. В другом конце находилась гостиная, там кто-то заиграл на рояле. Во всем чувствовалась веселая непринужденность, обычная перед вечерней трапезой. И сердце бедной девушки забилось надеждой, ибо она была молода и нужда еще не успела придавить ее душу всей своей тяжестью. Она продолжала прилежно мыть и чистить и минутами забывала о своей усталой матери, работавшей рядом, о матери, чьи добрые глаза окружены были сетью морщин, а губы беззвучно повторяли нескончаемый перечень повседневных забот. Девушка могла думать только о том, как заманчиво все вокруг, и ей хотелось, чтобы и на ее долю выпало этого блеска и веселья.
В половине шестого старшая горничная, вспомнив о них, пришла их отпустить. С лестницей было покончено; со вздохом облегчения они оставили ее и, убрав на место ведра и тряпки, заторопились домой, причем мать была очень довольна, что наконец-то нашла работу.
Они шли мимо больших красивых зданий, и снова Дженни ощутила смутное волнение, которое пробудили в ней необычность и новизна всего виденного в отеле.
— Хорошо быть богатыми, правда? — сказала она.
— Да, — отозвалась мать, думая о больной Веронике.
— Ты видела, какая у них там огромная столовая?
— Да.
Теперь они шли мимо жилых, неказистых домов, под ногами безжизненно шуршали осенние листья.
— Вот бы мы были богатые… — почти про себя пробормотала Дженни.
— Не знаю, что и делать, — с тяжелым вздохом призналась мать. — Дома, наверное, совсем есть нечего.
— Давай зайдем еще раз к мистеру Баумену! — с живым сочувствием откликнулась Дженни, тронутая ноткой безнадежности, прозвучавшей в голосе матери.
— Ты думаешь, он еще поверит нам?
— Мы ему скажем, что нашли работу. — Я сама скажу.
— Хорошо, — устало согласилась мать.
Не доходя двух кварталов до дому, они несмело вошли в маленькую, тускло освещенную бакалейную лавку. Миссис Герхардт хотела заговорить, но Дженни опередила ее.
— Вы не дадите нам сегодня в долг хлеба и немного сала? Мы получили работу в «Колумбус-Хаусе», в субботу мы непременно вам заплатим.
— Да, прибавила миссис Герхардт, — теперь у меня есть работа.
Они были постоянными покупательницами Баумена еще до того, как начались все несчастья и болезни, и он знал, что они говорят правду.
— А давно вы там работаете? — спросил он.
— Нынче первый день.
— Вы меня знаете, миссис Герхардт, — сказал он. — Мне не хотелось бы вам отказать. Мистер Герхардт человек надежный, но ведь я тоже не богат. Время сейчас тяжелое, — прибавил он, — а у меня семья.
— Да, я понимаю, — тихо сказала миссис Герхардт. Спрятав под старой шалью огрубевшие, красные от работы руки, она беспокойно сжимала их. Дженни стояла рядом в напряженном молчании.
— Ладно, — сказал наконец Баумен. — На это-раз, так и быть, еще дам в долг. В субботу заплатите сколько сможете.
Он завернул им хлеб и сало и, протягивая Дженни сверток, сказал с усмешкой:
— Когда у вас снова появятся деньги, вы, наверно, станете покупать где-нибудь в другом месте.
— Неправда, — возразила миссис Герхардт, — вы же знаете, что нет.
Но она была слишком измучена, чтобы вступать с ним в долгие объяснения. Они повернули за угол и пошли по мрачной улице, застроенной убогими домишками.
— Хотела бы я знать, достали ли дети угля? — устало сказала мать, когда они были в нескольких шагах от дома.
— Не волнуйся, — сказала Дженни. — Если не достали, я пойду и принесу.
— Какой-то дядька нас прогнал, — не успев даже поздороваться, выпалил Джордж, когда мать спросила про уголь. — Но я все-таки принес немножко, — добавил он. — С платформы сбросил.
Миссис Герхардт улыбнулась, а Дженни громко рассмеялась.
— А как Вероника?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19