Зато сразу же откликнулись шестой, пятый и все остальные посты до самого побережья. Пряхин выждал, пока линия успокоится, и доложил о встрече с надсмотрщиками, о ликвидации пожара. В ответ донесся чей-то резкий голос:
– Надсмотрщикам седьмого поста по линии возвращаться назад, поднять линию, добиться связи, надсмотрщикам шестого – восстанавливать второй провод.
Нужно было расходиться. Встретившимся после бурной ночи связистам еще хотелось побыть вместе, обсудить положение. Они, не сговариваясь, проводили Пряхина до того места, где было сложено его имущество, закурили и помолчали.
– Что же это все-таки было, товарищ старшина? – спросил один из связистов.
Пряхин ответил не сразу. Он долго смотрел на угасающий пожар, на алые блики на прибывающей воде и честно сказал:
– Не знаю, товарищи! Думаю, что не бомба… Тут что-то другое.
– Вот и мы так думаем.
Связисты поговорили еще несколько минут и расстались.
Высокое небо было задернуто багровой пеленой, и в ней иногда робко проглядывали звезды. От пожарища тянуло паром и гарью. Дышалось тяжело. С оглушительным треском рушились горящие деревья, шипели искры и головни. И в этой сумятице звуков явственно раздался глухой звук взрыва. Связисты переглянулись и почти бегом бросились вдоль линии.
Пряхин приказал:
– Губкин, проверь-ка линию.
Саша полез на столб, подключил аппарат и крикнул:
– Молчит!
Вскоре раздался еще один взрыв и еще… С той минуты опять началась лихорадочная работа. Скрывая боль, закусывая губы, Пряхин, как и Губкин, полез на столбы соединять провода. Вася как мог помогал им, и все трое не заметили, что вода перестала прибывать. Наконец они добрались до нетронутого участка линии, сделали последнюю остановку и связались с Лазаревым. Тот доложил:
– У меня все в порядке, Почуйко еще на линии, Сенников взорвал затор.
– Жив, значит? – вырвалось у Пряхина.
– Да, жив, – почему-то невесело ответил Лазарев.
Старшина не заметил его грусти. В эту минуту он понял, что смертельно устал и, пожалуй, не дойдет до поста. Губкин смотрел на освещенного неверным, багровым светом старшину, и он показался ему особенно сильным и мужественным. Вдруг Пряхин мягко скользнул прямо в воду. Связисты подхватили его и потащили вверх, на сопку, положили под уступом скалы.
Брезжил рассвет. Редкие, перекрученные ветрами деревья, низкая, выжженная солнцем трава, выпирающие из сопки острые каменные отроги были усеяны каплями и подтеками холодной росы – приближалось утро. Потянул ветерок. Тело стала бить дрожь – промокшая одежда не грела. Старшина очнулся, полежал немного без движения, потом упрямо стиснул зубы, поднялся и прислонился спиной к утесу.
– Надолго застряли? – спросил он.
– Не знаю, – серьезно сказал Саша. – Нужно отогреться, отдохнуть. Простудимся.
– До поста недалеко. Дойдем.
– Это правильно: дойдем. Да ведь нам еще работать нужно.
Пряхин внимательно посмотрел на строгого Губкина, словно увидел его впервые. Нет, это был уже не мальчик – слегка восторженный и милый. Перед ним стоял усталый, в разодранной и перепачканной форме, увешанный оружием и связистским имуществом, спокойный и требовательный солдат. Пряхин подивился такой заметной перемене и заглянул Саше в глаза. В их уверенной сосредоточенности он увидел что-то очень твердое, смелое и в то же время открытое, то самое, что увидел на рыбалке Аркадий. Старшина внутренне насторожился и хмуро сказал:
– Смотри-ка, командир какой…
Но возражать не стал.
Далеко, на вершинах главного хребта, светло-фиолетовыми, почти голубыми пятнами проступали снега. Они оттеняли глубокую и, казалось, бездонную темень, лежавшую на склонах. Все вокруг было величаво и спокойно. Справа еще чадил затихающий пожар, слева, на фоне начинающего зеленеть неба, вырисовывалась вершина сопки, на которой остановились связисты. Пряхин вдохнул чистый горный воздух, принесенный порывом предутреннего ветра, и опять посмотрел на отроги главного хребта.
К костру вернулся Губкин с охапкой дров, с тревогой взглянул на Пряхина. Маленькие серые глаза старшины были широко открыты и, не мигая, смотрели вдаль. Жесткое, обветренное лицо тронула растерянная и в то же время восторженная улыбка. Губкин еще никогда не видел своего командира таким. Саша обернулся и несколько мгновений блуждал взглядом по кромке светящихся снегов и вдруг, тихонько охнув, подался вперед. На его перепачканном копотью лице застыла та же удивленная и восторженная улыбка, что и на лице Пряхина.
Вася Лазарев услышал, как охнул Губкин, тоже посмотрел в сторону хребта и через секунду торжествующе крикнул:
– Иероглифы Сихотэ-Алиня!
Губкин обнял его, прижал к себе.
– Молчи…
Не отрываясь, смотрели они на склоны главного хребта. Там, в густой и, казалось, бездонной темноте, призрачным зеленоватым светом светился огромный иероглиф, точно такой, какой рисовал Николай Иванович, – похожий на букву «А», только с двумя перекладинками. Местами его очертания прерывались, местами зеленоватый свет был особенно ярок, будто там упали предутренние звезды или светились светлячки. Но общее очертание было точным. На склонах главного хребта Сихотэ-Алиня лучился древний бохайский иероглиф. В этом не было никакого сомнения.
– Надо дяде Коле сказать! Значит, все правда! Значит, легенда верная!
– Ну что ж, командир, – почти весело сказал Пряхин. – Принимай решение.
– Надо идти, товарищ старшина. Если вы, конечно, сможете, – улыбнулся Губкин. – Хоть иероглиф теперь от нас не убежит, а все-таки не терпится.
Они начали торопливо собираться в путь.
– Интересно, а почему он светящийся?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42