Вместе с этим ездовым, с двуколкой от него уходило все прошлое – не только московский дом, а даже казарма, даже соседний пост. Они оставались одни в глухой нагорной тайге.
Этот резкий переход от безудержного веселья к тихой грусти уловил старшина и понял, что наступил тот момент, когда нужно сразу, раз и навсегда взять в руки своих солдат, подчинить их твердой командирской воле, чтобы с первых же минут жизнь на далеком седьмом посту была по возможности точной копией теперь уже далекой казарменной жизни. Ничто, никакие события и перемены не должны были поколебать суровой и справедливой воинской дисциплины и порядка. Старшина быстро застегнул воротничок гимнастерки, подтянулся и крикнул в спины провожающих взглядами ездового и двуколку примолкнувших солдат:
– Становись!
Солдаты встрепенулись, привычно нашли свои места в маленьком строю. Правофланговый Сенников, потом Губкин и замыкающий Почуйко. Все трое очень разные и в то же время чем-то неуловимо похожие друг на друга. Старшина подождал, пока они приведут себя в порядок, внутренне подбирая верный и нужный тон, которым следует отдать команду. Крикнешь громко, как когда-то перед строем роты, выйдет смешно, и смех этот не выбьешь потом никакими строгостями. Отдашь команду тихим голосом – могут подумать, что он как бы предлагает установить легкие, панибратские отношения. Это еще страшнее, чем смех. Нужен был единственно правильный для данной обстановки тон, и старшина отыскивал его.
Солдаты не знали об этих поисках своего командира и торопливо расправляли гимнастерки, счищали случайно приставшие травинки. Когда почти все было закончено, старшина подобрался, словно сжался, и мягко, но с легким металлом в голосе произнес:
– Равняйсь!
Но металла еще явно не хватало, и солдаты, чувствуя это, повернули головы вправо не слишком быстро, словно решив в душе, что все это построение, команды – одна лишь форма, которая в новых условиях не так уж важна и нужна. Пряхин уловил это движение и, заранее приготовившись увидеть его, сделал то, что думал сделать раньше. Он резко сократил паузу, необходимую для выравнивания в большом строю и властно, отрывисто бросил:
– Смирно!
Это отсутствие привычной паузы, этот властный, решительный тон сразу сказали солдатам, что построение серьезно и поход в сопки не изменил их судьбы. Они резко повернули головы, замерли.
Старшина уловил и это движение душ своих подчиненных, и, чтобы сохранить и упрочить его, опять, вопреки традиции, сократил паузу, и заговорил все так же властно, отрывисто:
– Седьмой пост считаю принятым. Понятно? Приказываю приступить к несению службы.
Он примолк, заглядывая в настороженные глаза подчиненных, и уже мягче продолжал:
– Слушай обстановку. На побережье начинаются учения. Установлено, что главный хребет Сихотэ-Алиня зачастую мешает или даже не допускает радиосвязи. Понятно? Поэтому на нашу линию… возлагается особо ответственное задание. Учтите, что противолежащая сторона, – Пряхин прищурился и чуть наклонился к строю, чтобы люди лучше поняли, что скрывается за этими мудреными словами «противолежащая сторона», – по сведениям разведки, тоже сосредоточила свои корабли… Возможно, для учений. Поэтому от нас требуется бдительность, точное несение службы и дисциплина.
После этого Пряхину, чтобы усилить впечатление, хотелось назвать своего заместителя. Внутренне он был почти убежден, что для этого больше всего подходит Сенников. Старшина взглянул на него и увидел, что глаза Сенникова улыбаются насмешливо и покровительственно. Это было так неожиданно и почему-то так обидно, что старшина нахмурился и недовольно бросил:
– Вольно… Вопросы есть?
Вопросов не было. Заполняя неловкую паузу, скрывая внезапно возникшую обиду, Пряхин спросил:
– Сенников, это вы распорядились сложить все в кучу?
– Да. А что?
– Во-первых, не «да», а «так точно». А во-вторых, если сегодня вам придется вести бой, где вы возьмете патроны?
Сенников смотрел на старшину прямо, взгляд у него был смелый, ясный, и это почему-то не понравилось Пряхину. Он нахмурился, а Сенников усмехнулся:
– А он обязательно будет, товарищ старшина?
Пряхин понял, о чем думал Сенников, когда задавал этот каверзный вопрос: «Понятно, товарищ старшина, сразу начинаете дисциплину подтягивать? Ну да здесь не казарма. Обойдется».
Этот внутренний, только им двоим понятный разговор был опасен. Старшину он застиг врасплох. Но старшина не мог не то что признаться, а даже показать это. Он равнодушно отвернулся от Сенникова и приказал:
– Рядовой Почуйко, отройте ровик для боеприпасов и отдельно для канистр с керосином. Хранилище для тола сделаю сам. Все замаскировать…
Почуйко дернул гимнастерку за подол, хотел было приложить руку к ушанке, но потом вспомнил, что он в строю, ухмыльнулся:
– Слушаюсь. Але где ж копать?
Пряхин указал места, потом посмотрел на Губкина, и тот, не ожидая приказа, подтянулся и с веселой, еще мальчишеской готовностью уставился на старшину.
– Вам, товарищ Губкин, оборудовать палатку, согреть чай, а потом приготовиться к дневальству. Рядовому Сенникову… – Аркадий выпрямился, но посмотрел не на старшину, а несколько поверх его ушанки из искусственной цигейки. Пряхин знал, о чем думал Сенников: «Сейчас вы, товарищ старшина, подберете мне работенку понеприятней: надо же наказать… если не за нарушение дисциплины, так за недозволенные мысли».
И потому, что мысли эти нужно было сломить, а Сенникова обескуражить, Пряхин дал ему самое легкое задание:
– Рядовому Сенникову приготовить подстилку в палатку и принести воды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42