Андрей немедленно пристроился к нему, занял табачку. Губкин, стараясь дышать глубже, полной грудью, вглядывался в медленно разворачивающиеся бока дальних сопок и склонов главного хребта, в путаницу долин и распадков, в которых поблескивали на солнце горные речушки, и даже в голубеющее небо. Но в нем не было ничего, кроме тоненького сизого дымка. Он тянулся от подножия пологой сопки – ровный, несгибающийся. Губкин вздохнул, завидуя тем, кто сидит сейчас у костра. Наверное, это бывалые таежники, может быть, охотники или искатели женьшеня. Нагорная тайга знакома им до последнего дерева, и они не видят в ней ничего таинственного и жутковатого. Просто – это место их интересной работы. А ему еще предстоит с ней знакомиться, и сойдутся ли они характерами – еще не известно.
– Где же мы жить будем, товарищ старшина? – спросил Аркадий Сенников, шагающий справа от двуколки и поэтому невидимый Губкину. – Неужели на такой высоте?
Сенников говорил спокойно, но в его голосе едва заметно пробивались капризные нотки.
– Нет, пониже.
– Но все-таки не в долине?
– Скоро увидите.
– Я почему спрашиваю, товарищ старшина… – все так же капризно тянул Аркадий. – Ведь здесь зимой ветры, говорят, бешеные. И если мы будем на высоте, то…
Пряхин отвечал неохотно, отрывисто, поводя натруженными плечами, и казалось, что он сердится:
– Ничего… Место нам определено на южных скатах. А ветры здесь северные… преимущественно. Понятно? От восточных нас прикроет главный хребет.
– Боюсь, что на таком взлобке все ветры будут… преимущественные, – уже сердито отрубил Сенников и засвистел.
«Почему он такой уверенный в себе? – подумал Губкин. – Всегда скажет последнее слово, всегда сделает все по-своему. И за себя постоять умеет. А я обязательно застесняюсь или струшу. И в школе я какой-то не такой был… Даже в футбол не играл. – Саша вздохнул и опять взглянул на сизый дымок, который так же ровно тянулся вверх. – Вот ведь живут люди в настоящей тайге и ничего не боятся, а мне, когда назначили идти на пост, стало страшно. А почему? Ведь я же ничего еще не знал, а все равно сердце сжалось. А здесь красиво».
Шуршала опадающая листва, всхрапывала лошадь, мягко поскрипывала двуколка.
– Принять вправо! – крикнул Пряхин.
Ездовой натянул вожжи, лошадь покорно повернула вправо. Неподалеку, карабкаясь на склоны сопок и пропадая в просеках, побежала шеренга ослепительно-желтых, новеньких телеграфных столбов.
– Нажимай! – веселея, крикнул Пряхин.
Лошадь, почуяв под ногами старую хрящеватую дорогу, рванулась вперед, и Андрей Почуйко, крикнув: «Тю, скаженная!» – снял горный тормоз. Двуколка весело затарахтела по корневищам и камням.
Минут через двадцать дорога вышла на порубку. Наверно, все эти новенькие телеграфные столбы, что так резво взбирались на склоны сопок, росли когда-то на этой порубке. На ее краю стоял особенно толстый, усиленный подпоркой столб. С него свешивался парный провод с закрученными в кольцо концами. Неподалеку от столба был вход в землянку. Стекла ее окна ослепительно отсвечивали на солнце, и оттого землянка казалась веселой и доброй, словно соскучившейся по жильцам. С другой стороны столба чернел закопченный очаг с двумя рогульками, лежал патронный ящик с бурыми мазками крови на боках. Вокруг большого плоского камня стояли обрубки бревен. Видно, камень служил строителям линии столом, а обрубки бревен – стульями.
– Сто-ой! – все так же весело крикнул Пряхин.
Солдаты остановились, молча огляделись.
Метрах в ста от стоявшей на пологом гравийном склоне землянки неслась горная речушка. Над ней, провисая почти до самой воды, вытянулся узенький мостик с матово поблескивающими на солнце, точно лакированными, перильцами. За рекой тянулась лесистая долина, а дальше поднимались отроги главного хребта. Вправо нахохлилась пнями порубка, за ней вставала золотисто-зеленая стена леса. Влево кустарник, потом почти голые, крутые горные склоны. В расселине между ними неслась тугая, резко сузившаяся здесь, глухо ворчащая река. За расселиной она в пене и солнечных бликах вырывалась в долину и разливалась свободно и лениво. За этой долиной поднимались новые разноцветные сопки.
Губкин посмотрел на них с тревогой – тоненького, как тростинка, дымка над этими дальними сопками уже не было.
– Странно… – задумчиво сказал он.
– Не странно, а скучно, – процедил Сенников и отвернулся.
– Что странно? – переспросил Почуйко.
– Да вот, понимаешь, над той сопкой был дымок, а сейчас пропал.
– А что же это я не бачив дымка…
– Ему померещилось, – через плечо бросил Сенников.
– В самом деле, какой дымок? – вмешался Пряхин. – Где?
– Вон там, товарищ старшина, – показал Губкин, – тоненький такой. Вы его заметить не могли – он от вас двуколкой был загорожен. А я смотрел и думал.
Сенников сердито шепнул Почуйко:
– И чего, дурак, болтает… Старшина потом выяснять погонит – не нарадуешься. – И уже совсем другим тоном уверенно произнес: – Да не было там никакого дымка, ему просто померещилось. Вон и Почуйко ничего не видел.
– Вас не спрашивают, Сенников. Помолчите! – остановил его Пряхин. – Так вы точно видели дымок, Губкин?
Губкину почему-то стало стыдно, будто его уличили во лжи.
– Да… точно, товарищ старшина. Видел я дымок, – он помолчал и робко добавил: – Ну не мог же я ошибиться…
«Вот и начинается возня с этими неоперившимися птенцами», – поморщился Пряхин. – Послушайте, товарищ Губкин, ведь вы же солдат. Вы должны уметь отвечать командиру точно и ясно. Понятно? – терпеливо объяснял он, и в его серых, глубоко сидящих глазах мелькнула усталость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42