Он обязательно заваливает ее мусором, валежником и, когда она начнет припахивать, тогда ест. Я сейчас поищу его кладовую.
– Ты не ищи, прах с нею. Есть там такая кладовая. Но как же он ее ловит? Он же косолапый. И рыба – что? Дура?
– Ой, дядя Андрей… – рассмеялся Вася.
– Какой я тебе дядя… Просто Андрей.
– Ну ладно. Пусть будет просто Андрей, – согласился Вася. – Рыба сейчас, и верно, дура – валом идет. Ничего не признает. Вот вы потом сами увидите.
Но в этот вечер они не смотрели, как идет рыба. У них нашлись более неотложные дела.
Второе падение Аркадия
Пряхин ничего не забывал. Запомнил он и сенниковские сжатые кулаки, и его обиженный взгляд исподлобья. Это насторожило старшину.
«Только этого не хватало, – подумал он. – Еще между собой разругаются…»
И он, как всегда, решил действовать сразу, не откладывая.
Как только дядя Васи Лазарева был доставлен на пост, Пряхин спокойно приказал:
– Сенников, сходите-ка на реку и помогите Почуйко. А то он сам, пожалуй, не доберется.
Сенников понял, что Пряхин нарочно отдает такое приказание, и хотел возразить, но Пряхин равнодушно склонился над грудой имущества, доставая полушубок: дяде и племяннику тоже требовались постели. Старшина видел, как нерешительно переступал с ноги на ногу Аркадий, слышал его возмущенный вздох и молчал. Наконец Аркадий щелкнул каблуками – старшина не мог не отметить, что Сенников был единственным, кто по возвращении из тайги успел почистить сапоги, – и отчеканил:
– Слушаюсь!
Почуйко встретил его, как встречает заждавшийся командир не совсем аккуратного подчиненного – суховато и в то же время ворчливо.
– И шо вы там чикаетесь, – бурчал Почуйко. – Тут работнуть трэба, а их нема. Давай засучивай рукава.
Тут только Аркадий понял, чем были заняты Вася и Почуйко.
Без гимнастерки, в одной только белой нательной рубахе, с обнаженными по локоть и выпачканными кровью и жиром лоснящимися руками, Почуйко был озабочен и даже как будто свиреп – так смешно раздувались ноздри его вздернутого носа, так сосредоточенны были маленькие, всегда хитроватые, а в эти минуты суровые глаза. Он стоял над полуободранной тушей медведя с кинжалом в руках. Вася держал медведя за переднюю лапу и осторожно подрезал ножом вздрагивающий сероватый жир, медленно отворачивая продернутую кровавыми жилками, отдающую голубизной изнанку мохнатой шкуры. Он был так увлечен, что даже не взглянул на Аркадия, и тому почудилось в этом безразличии что-то враждебное, хотя это ощущение сразу же прошло.
Главное, что поразило Аркадия, были окровавленные руки Андрея и безобразно раскоряченная туша медведя. Было в ней что-то непонятное, страшное, вызывающее какое-то другое, очень смутное и очень болезненное представление. Аркадий беспомощно сглотнул воздух, облизал сразу пошерхнувшие тонкие губы и чуть было не попятился. Как и случай со змеей, эта встреча с медвежьей тушей поразила его своей неожиданностью, полной противоположностью всему тому, к чему привык Сенников, что было ему знакомо и понятно. Вероятно, он отказался бы от работы, может быть, даже возмутился, но Андрей опередил его:
– Вот ты, Аркаша, жив, жив в своей Москве, а небось не бачив, как окорока делают? Так вот дывысь и на вусы мотай… А щоб то получалось, скидывай гимнастерку и берысь за дело.
Андрей точил кинжал о длинный обломок мергеля и, хитро прищурясь, испытующе посматривал на Сенникова.
Одна только мысль о том, что ему предстоит возиться с этим медвежьим трупом, в крови, в жиру, вдыхать душный запах туши, показалась Сенникову совершенно невозможной, нижняя губа его брезгливо оттопырилась, глаза широко и страдальчески открылись. Он понимал, что отказаться – значит признаться в своей чрезмерной привередливости и навсегда потерять уважение и Почуйко и других. Хитрый и бесцеремонный, Андрей поднимет его на смех при любом удобном случае. Но и приняться за разделку туши он тоже не мог.
Почуйко ехидно усмехнулся и сожалеюще, задумчиво произнес:
– Это верно… Тут тебе командовать не придется. – И вдруг резко, почти грубо закричал: – Ну чего стоишь, як тот пенек? Тут тебе змиюк немаэ – можешь ходыть. – И, заметив, что Аркадий дернулся, уже совсем вошел в роль командира: – Иди докладывай Пряхину, что ты ледачий лодырь, да ще и з трусцой: мертвого медведя сильней живой змеи боишься.
– Я не боюсь… – вспыхнул Сенников.
– Стыдаешься? – наклоняясь вперед и заглядывая Аркадию в глаза, ехидно спросил Андрей. – Ручки запачкать не хочется? А коклетки мамкины любил? И ковбаску хамал? – И уже оглядываясь, укоризненно и насмешливо покачал головой: – Э-эх вы, городские.
Так непробиваемо и великолепно было почуйкинское чувство собственного превосходства и снисходительного презрения к городскому и, значит, легкомысленному человеку, так не вязалось оно с тем, что думал о себе Аркадий, что он не выдержал – сердито поджал губы, быстро снял снаряжение и гимнастерку. Закатывая рукава нижней бязевой рубашки, стараясь не смотреть на медвежью тушу, он решительно шагнул вперед.
– Ну, за чем у вас тут остановка?
Эта вымученная, хотя и произнесенная с великолепной решительностью фраза не произвела на Почуйко никакого впечатления. Он покривился, нагнулся над тушей, буркнув Аркадию: «Придерживай», сунул ему в руку еще теплый, скользкий край шкуры и стал ловко орудовать кинжалом. Он сопел, часто вздыхал. Глаза у него то сужались, то расширялись, на лице выступали мелкие капли пота. Ни Аркадий, ни Вася не знали, как болит прокушенная медведем нога, как ноют ушибы.
– Так шо я тебе рассказывал? – спросил Почуйко у Васи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42