мы, мы, мы, – одним еловом мы, хозяева жизни из рыбного ряда!
Голос Н и н е л ь Ф р а н ц е в н ы вздымается ввысь, грохоча над городом подобно торжествующей ие­рихонской трубе; гимн ее селедке и вообще рыбной тор­говле подобен чтению высокой поэмы; п р и с у т с т ­в у– ю щ и е совершенно подавлены и повержены ниц этим мощным и торжественным гимном.
Явление седьмое
Из своих дверей, собравшись идти на рынок, выходят А н т о н и д а И л ь и н и ч н а и П о л и н а М а т в е е в н а; в руках у них большие сумки с не­обходимым для торговли товаром; кое-где из щелей этих сумок также видны рыбьи головы и хвосты; последние реплики Н и н е л ь Ф р а н ц е в н ы товарки встречают бурными аплодисментами.
А н т о н и д а И л ь и н и ч н а. Браво, браво, Нинель Францевна, сам себя не похвалишь – никто не похвалит! и то правда – мало говорится хорошего в наш адрес, в адрес торговых базарных женщин, особенно женщин из рыбного ряда; из каких-нибудь других, не таких важных рядов, – к примеру из мясного, или из овощного, – то и дело слышатся похвалы покупателей; и картошка, дес­кать, у них уродилась с голову человека, и свиные хари чуть ли не как живые лежат на прилавке, разве что не моргают, не хрюкают, и не бьют копытом о землю; и толь­ко из нашего, из рыбного ряда, то и дело слышим мы не­довольные возгласы о якобы большом количестве мух, о недостаточном весе, посоле, и даже обмане и обсчете клиентов, который мы, продавцы, якобы допускаем.
И о с и ф Ф р а н ц е в и ч (весело). Конечно, если прев­ращение кильки в селедку считать не обманом, а ежеднев­ной узаконенной операцией, вроде завтрака, ужина, или обеда, то ругают вас, безусловно, напрасно.
О к с а н а (отчаянно) . Мама, ну о чем вы сейчас говорите? ведь вы не об этом должны сейчас говорить, – не о се­ледке, и не о том как ругают женщин из рыбного ряда; потому что, мама, сегодня произошло нечто прекрасное; такое необыкновенное и большое, что ты должна хотя бы на день забыть о своих рыбных проблемах.
А р к а д и й (восторженно и бессмысленно улыбаясь) . Да, хо­тя бы на день, а может быть, и на два дня, и на три, и даже на пять; потому что, Антонида Ильинична, сегод­ня случилось невероятное происшествие; вы просто ахне­те, когда я вам все расскажу.
А н т о н и д а И л ь и н и ч н а (ни на кого не обращая внимания, продолжая развивать начатую ранее тему). И только нас, стойких и закаленных бойцов рыбного ряда вечно попрекают за разного рода грехи и обман, вечно чистят на чем свет стоит; как будто в других рядах не происходят безобразия куда более страшные; как будто там не обсчитывают покупателей на суммы куда более крупные.
К о з а д о е в (задумчиво) . Нет, на более крупные, чем у вас с Полиной Матвеевной, думается мне, обсчитать не­возможно.
П о л и н а М а т в е е в н а ( укоризненно). И ты туда же, Василий Петрович, идешь по стопам своего собутыльника? тоже бросаешь камушек в свой огород, тоже рубишь сук, на котором сидишь? ну что же, давай, заведи себе лох­матую жучку, уйди из дома, ночуй на берегу, на кучах старых засушенных водорослей, в компании чаек, крабов, и открывателей таиных законов вселенной; дело нехитрое, дорожка к нему давно уж протоптана.
О к с а н а (кричит). Ах, мама, ну что же вы все не о том, да не о том?! почему не хотите остановиться, и не пос­лушать наконец-то меня? вы, мама, совсем считаете меня глупой девчонкой!
А р к а д и й (бессмысленно и весело). Эх, мама, где наша не пропадала! прощай, жизнь холостая, прощайте, зака­дычные друзья и подружки, прощаюсь с вами теперь нав­сегда! возьмемся за руки, уйдем на природу, и будем любить друг друга, как птицы!
А н т о н и д а И л ь и н и ч н а (игнорируя и эти репли­ки) . И вот наконец находится женщина, истинный патри­от рыбного ряда (торжественно указывает пальцем на Б р и т о у с о– в у) , которая дает отпор всем этим гнусным и позорным наветам; всем этим слухам, распус­каемым людьми никчемными, и ни на что в жизни не год­ными.
Б р о н и с л а в а Л ь в о в н а (продолжая стоять с рас­ставленными в стороны руками, неожиданно опуская их, говорит невпопад). Уж мы-то годные, будьте уверены! уж мы-то одних научных трудов несколько сотен за жизнь накопили! уж мы-то занимаемся настоящей наукой!
Б а й б а к о в (так же неожиданно, в том числе и для себя самого). Уж мы-то великому Ньютону возражать не наме­рены!
З а о з е р с к и й (презрительно) . Подумаешь – Ньютон! са­мое главное как раз и не смог разглядеть!
К о з а д о е в. Это ты про камни, Иосиф Францевич, гово­ришь?
З а о з е р с к и й. А про что же? конечно, про них; ему ведь только яблоко на голову сорвалось, вот он и не сумел распознать закон всемирного роста камней; вот если, к примеру, ему бы камень на макушку упал…
О к с а н а (в отчаянии). Мама, папа, вы что, с ума все посходили?
А р к а д и й (вопит). Ура, женись, сегодня же вечером не­пременно женюсь!
А н т о н и д а И л ь и н и ч н а (игнорируя и эти репли­ки). Да, говорю я, – и вот наконец находится женщина, в прошлом скромный труженик медицинского фронта, вынужденная не от хорошей жизни влиться в наши ряды; во­все не оратор, не писатель, и не поэт; которая так хо­рошо говорит о нашем труде, как не скажет и сам Лев Толстой, хоть проси его об этом целый день на коленях.
И о с и ф Ф р а н ц е в и ч. Да уж точно, – Лев Толстой, будь он даже и жив, о рыбном ряде писать ни за что бы не стал!
А н т о н и д а И л ь и н и ч н а (и глазом не моргнув). А потому, спасибо тебе большое, Нинель Францевна, и дай я тебя за все расцелую! (Спускается вниз, целует­ся с Б р и т о у с о– в о й.)
П о л и н а М а т в е е в н а. А меня, а меня забыли за­чем? (Присоединяется к обеим т о в а р к а м.)
И о с и ф Ф р а н ц е в и ч (язвительно). Какое трогатель­ное начало дня!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19