А к полудню над сопками поднялась черная туча, скрыла дали. Впереди той тучи катился белесый вал. Молния наискось ударила в этот вал, и он завихрился, заплясал еще быстрее, словно подстегнутый. Ахнул гром, от которого задрожала гора. И снова вспыхнула долгая трепещущая молния, за ней третья, четвертая...
Словно большие встревоженные птицы, взлетали над лесом обломанные ветки. Видно было, как огромная сосна, растущая на отшибе, наклонилась до самой земли и вдруг приподнялась, грозя туче вырванными корневищами. Потом еще потемнело, и соседние сопки совсем исчезли из виду. Молнии ускорили свой адский танец, и громы ревели уже непрерывно, словно собравшиеся в невиданное стадо тысячи медведей.
И хлынул ливень. Поток воды ринулся с горы. Сначала они еще видели водяной вал, летевший к озеру, потом все закрыла водяная завеса, лившаяся с карниза над пещерой.
- Ну ты даешь, Иваныч! Каким идиотом я был, что с тобой спорил. Как думаешь, надолго это?
- Пасть шайтана, - сказал Сизов. - Два солнца тайга купайся, комар пропади. Нам хорошо, птичкам плохо - кушай не моги. Два дня твоя сиди, жди...
- Чего это ты? - изумился Красюк.
- Проводник так говорил. Застала нас буря вроде этой... Нет, эта, пожалуй, посильней... Если бы не проводник - пропали бы.
Замолчали, прислушиваясь к реву бури, изматывающему нервы.
- Не молчи, - попросил Красюк. - Наври еще что-нибудь про города.
- Это правда, Юра.
- Ну, хоть и правду наври. Как ты говорил: набережная будет, дома на берегу озера...
- И школы, детские сады, спортплощадки, магазины, автобусы на улицах. И железная дорога сюда придет обязательно... Не вечно же эта грабиловка в стране будет. Насытятся. Или головы им, ненасытным-то, поотрывают. Жизнь всегда берет свое, всегда.
- Лодочная станция на озере, - мечтательно подхватил Красюк. - Эх, на лодочке бы да с хорошей девахой... Любил я это дело. В Киеве-то, на Днепре-то, лодок-то!.. Достанем золото, рвану в Киев, там развернусь.
- Ты по-украински говоришь?
- А зачем?
- Национализм знаешь что такое? Ты для них - москаль.
- Я в Москве никогда и не был.
- Все равно ты для них - кацап. Развернуться не дадут. Пропьешь ты все. Или тебя обворуют.
- Да я!..
- Золото на руках - опаснейшая штука.
Красюк промолчал. И сам временами думал о том же, да не хотел верить. Все казалось, что уж он-то сумеет, не прошляпит.
- Никакого города тут не будет, - зло сказал он, чтобы только досадить Мухомору, разрушающему его мечту. - Сейчас живые-то города загибаются...
- Это сейчас. Придет время, и все встанет на свои места. Воры, как и полагается, сядут в тюрьму...
- Ха! Воры-то на самом верху!
- Чем выше, тем больнее падать. Сядут обязательно, пренепременно.
- Кто их сажать-то будет? Ты, что ли?
- Может быть, и я.
- А сам-то кто? За золотишком нацелился...
- Я свою долю сдам государству.
- Зачем?
- Освободят досрочно.
- За побег добавят.
- Может, учтут и не добавят.
- Ну-у!.. - Красюк развел руками.
Загадкой был для него Мухомор, загадкой и остался. Сидеть мужику оставалось всего ничего, а он - в побег. Ладно бы за золотом, а то ведь для того, чтобы освободиться пораньше. Куда уж пораньше-то?! А риск? А если не учтут? На золотишко у того же Дуба глаза разгорятся. Или у другого какого начальника. Зажмут золото, заявят: врет беглый зэк. Чем докажет?..
Красюк потрогал вдруг разболевшуюся голову. Подумал, что у Мухомора какие-то другие планы. Вдруг на все золото нацелился?..
Он даже отодвинулся от Сизова, так его напугала эта мысль. Чтобы скрыть испуг, деланно засмеялся. Сизов тоже засмеялся, просто так, из солидарности. Он всегда радовался смеху, считая его доктором, лечащим от любой хвори. Они смеялись, и в это время им казалось, что буря не рычит по-звериному, а просто хохочет, не свирепствует, а лишь резвится...
К концу дня ветер стал ослабевать, но дождь хлестал всю ночь, и они не спали, дрожали от пронизывающей холодной сырости.
Дождь прекратился только на рассвете. Когда взошло солнце, они увидели, что натворила буря: все вокруг было завалено кучами бурелома, стволами рухнувших деревьев.
Когда выбрались из пещеры, Сизов сразу с тревогой ощутил то, что принимал за усталость, - ломоту во всем теле, тягучую болезненную истому.
- Как голова? - спросил Красюка.
- А, пройдет.
Он не стал жаловаться на свое недомогание. Знал: среди уголовников слабость обычно вызывает не сочувствие, а озлобление.
Измученные жаждой, они по осклизлым осыпям спустились к озеру. Вода у берега напоминала кисель. И все вокруг - стволы деревьев, плотные завалы бурелома на берегах - было покрыто липкой грязью. Будь хоть какая-нибудь посудина, можно было бы набрать воды и дать ей отстояться. Но посуды не имелось, и пришлось пить эту воду, под которой, когда ее черпали руками, не видно было ладоней.
Сизов понимал, что в его положении лучше бы отлежаться, отогреться у костра. Но он пошел, заспешил, надеясь, что болезненная истома выйдет с потом.
- Сдурел, что ли? - бубнил за спиной Красюк. - Поскакал, как застоявшийся жеребец.
Сизов не отвечал, мутнеющим взором выискивал дорогу среди завалов бурелома и заставлял себя идти и идти, стараясь не думать о болезни.
* * *
Хопер уходил, не оглядываясь. Не было его вины в том, что Паря отравился. Но он знал: мертвые путаются под ногами, если на них оглядываться.
Сам он ни в чьей смерти не был виновен. Разве что косвенно. Например, в смерти Васяни в лагере, где сидел до того, как попал на эту полувольную лесную вахту.
Был Васяня паханом, а Хопер у него считай что козырным фраером. Власти у него было тоже немало - гасил беспределы, собирал гревы. А все казалось, что шестерит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59