Еще через минуту внизу показалось что-то вроде большого сарая, вплотную прижавшегося к скальному обрыву. А чуть ниже по склону зеленела будто специально приготовленная для вертолета лужайка.
Трава была высокая, и Плонский, выбравшись из вертолета, сразу утонул в ней по колено. Он стоял и недоуменно оглядывался: ничего особо замечательного вокруг не было - лес как лес. Только разве воздух, ароматный, смоляной и такой густой, что его, казалось, можно резать ножом.
- А? Как дышится?! - крикнул Толмач, выволакивая из вертолета свою сумку. - А вот и он.
- Кто?
- Хозяин здешний. Леша Манько. Встреча-ает!
В голосе Толмача звучали незнакомые Плонскому интонации. Будто он прибыл на побывку к родному дедушке.
Человек, спешивший к ним по пологому склону, и впрямь походил на древнего старика, с лицом, заросшим так, что и глаз не видно. На груди его висел, подпрыгивая при каждом шаге, большой фотоаппарат.
- Он что, снимать нас будет? - обеспокоился Плонский.
- Не будет. Он знает что можно, чего нельзя. Мудрый старик. Только болтливый. Ну да будешь болтливым, когда неделями не с кем словом обмолвиться.
Бывший таксатор оказался еще и бесцеремонным. Не поздоровавшись, он кинулся к сумке Толмача.
- Привез?
- Все, что ты просил: проявитель, фиксаж, бумагу.
- А пленку?
- И пленку. Бобины - 60 метров - хватит?
- Маловато. Ну да обойдусь. Понимаешь, - вдруг повернулся он к Плонскому, - чтобы поймать хороший кадр, приходится щелкать и щелкать. - И протянул руку. - Будем знакомы. Манько.
- Леша Манько, - добавил Толмач. И вдруг запел на знакомый мотив: "Я ле-еший, хозя-аин здешний!" - И захохотал. - Не любит, когда его по имени называют. Леша - звучит, как леший.
Только сейчас, в этой беззаботности, Плонский понял, что все время находился в напряжении, ожидая неведомо чего.
- Расслабляйся, будь как дома, - сказал Манько, каким-то звериным чутьем угадав его состояние.
- Да я просто устал, - неожиданно для самого себя пожаловался Плонский.
- Это мы тебе поможем. Как рукой снимет.
- Выпивка не поможет, - сказал он, подумав, что намек именно на это.
- А мы тебя живой водой. Ты куда приехал? На курорт! Верно, Миша?
- Верно, верно! - Толмач все смеялся, искоса взглядывая на Плонского.
Так, переговариваясь, они дошли до странного дома, вплотную прижатого к отвесной скале. Крышу составляли круто наклоненные еловые плахи, обложенные дерном.
- А где летчик-то? - Манько оглянулся. - Чего он там?
- Пускай сидит, - сказал Толмач. - Мы ненадолго.
- А я думал: заночуете.
- Посидим, поговорим, да и обратно. Государственные дела ждать не могут.
- Ну, если государственные, тогда конечно...
Он хитро ухмыльнулся. А Толмач опять захохотал. Что-то ему сегодня было особенно весело.
В маленькое окошко било солнце, и света хватало, чтобы разглядеть просторное помещение. Посередине громоздился большой стол, заваленный бумагами, уставленный какими-то банками. У стены были высокие нары с надувным матрасом и спальником-пуховиком. В углу, вплотную к голой скале, заменявшей четвертую стену, стояла железная печка. И на всех стенах большие и малые квадраты фотографий. Пейзажи, отдельно стоявшие деревья, тучи над лесом, звери и птицы, сидящие, бегущие, летящие.
- Все это здесь наснимали?
Плонский обернулся, увидел, что хозяин с ревнивой настороженностью следит за ним. Интерес гостя к фотографиям ему явно нравился.
- У меня целая фотолаборатория, - обрадованно заговорил Манько. - И электричество есть, движок вон там, - махнул он рукой куда-то в сторону.
В углу этого необычного дома темнела ниша, в глубине которой поблескивали на полках разные бутылки, банки, баночки.
- Ты расскажи, расскажи ему, - крикнул Толмач. - Видишь, человеку интересно. У тебя же тут вся тайга.
Хозяина не надо было упрашивать, подошел и, тыча пальцем в фотоснимки, начал сыпать торопливой скороговоркой.
- Это кедр, каких мало осталось. Сорок метров высотой. Это лиса на стреме. А вот медведь. Как я его напугал, сердешного, подумал, наверное, что на него пушкой нацелились. Объектив-то у меня бо-ольшущий. - Он радостно хохотнул. - А это хитрющая росомаха. А вот сосна на вершине, вишь как ее изломало ветрами-то? Опять сосна. Мавзолейная. Редчайший экземпляр. Каракули на коре видишь? Как письмена. Ее так и зовут: дерево-книга. Старики говорят, что на этой коре начертаны судьбы людские. А это колючий элеутерококк из семейства аралиевых, тот самый, что в аптеках...
- Заменитель женьшеня? - блеснул Плонский своими небольшими познаниями в этом деле.
- Точно! - обрадовался Манько.
- А сам женьшень?
- Есть, есть, вот он, родимый.
Плонский смотрел на скромный кустик, изображенный на фотографии, и думал о том, что если он станет хозяином тайги, то озаботится не только древесиной, а и такими вот кустиками-травинками. Почему у евреев денег много? Потому что они не отмахиваются и от малых доходов...
- Ты не слушаешь? Ах да, устал же. Ну, это у нас мигом. Пойдем.
Шагнув вслед за хозяином к двери, Плонский недоуменно оглянулся. Толмач, что-то перебиравший на столе, махнул рукой.
- Идите, идите. Это здорово помогает, проверено.
По узкой тропе Манько провел его вдоль отвесной скалы и остановился на краю свободной от кустаника площадки. Посередине ее темной зеркальной поверхностью поблескивала большая лужа, из которой вытекал ручеек. И чем-то тут пахло, не очень приятным, хоть и знакомым.
- Вот она, живая вода. Раздевайся и купайся.
- Я потом, - растерялся Плонский.
- Не потом, а сейчас. Будешь как молодой...
Вода была прозрачная: под ней хорошо просматривалось каменистое дно. Плонский разулся, поболтал в воде ногой и удивился:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59