– спросил Дзержинский. – Ты похудел, изменился.
– Болен, – коротко ответил Россол.
– Чем?
– Чахоточкой, как говорит один мой знакомый фельдшер.
Россол усмехнулся, боком взглянул на Дзержинского и вдруг сказал:
– Я тебя очень люблю, Яцек.
– И я тебя очень люблю, – просто и спокойно ответил Дзержинский. – И у меня есть одно предложение тебе – угадай какое?
– Поехать в Италию лечиться, – грустно улыбнулся Россол, – или не верить врачам, которые все врут. Да? Это ты хотел сказать?
Но Дзержинский хотел сказать совсем не это. Поблескивая глазами, он предложил устроить пир в честь свидания друзей. Идет? В конце концов, один раз в жизни можно себе позволить небольшой пир. Черт побери, уже полгода он не ест досыта! И, кроме того, ужасно хочется кофе. Натурального черного кофе. Он так согревает и так поддерживает силы! Не правда ли?
Шли медленно, не торопясь, вспоминали Ковно, Вильно, тамошние фабрики, стариков сапожников, работу, юность.
Разговаривая и вспоминая, вышли из парка на улицу и остановились у кафе, которое показалось им недорогим.
– Сюда? – спросил Дзержинский.
– Сюда, – решительно ответил Россол. Дзержинский оглянулся: сзади было «чисто», как говорили в тех случаях, когда по следу не шел филер.
Россол отворил тяжелую дверь с цветными стеклами и первым вошел в низкое сводчатое помещение, в котором седой и благообразный швейцар снимал с посетителей пальто и шубы.
– Снимем пальто?
Швейцар уже вышел из-за загородки и стоял, готовый принять платье гостей.
– Снимем, – согласился Дзержинский.
Раздеваться было очень неприятно, куртка Дзержинского была подбита протертым «рыбьим мехом», с большими лысинами, а главное, у нее сегодня, как назло, оторвалась подкладка рукава – вата вместе с какими-то тряпочками, – и все это висело на нитках как нечто самостоятельное и к куртке не имеющее никакого отношения.
Приняв си Дзержинского куртку и назвав ее почему-то рединготом, швейцар вправил ей рукав, покачал головой и начал раздевать Россола – снял с него тоненькое потертое пальто, потом ватный пиджачок солдатского образца, потом стеганый на фланели жилет. Лицо у швейцара сделалось непроницаемым.
Кафе было маленькое и почти пустое. Под матовыми колпаками горели газовые лампы. В красном кирпичном камине жарко потрескивали смолистые поленья. Столик у камина, покрытый свежей скатертью, был свободен, и приятели, усевшись, протянули ноги к огню. Потом оглядели друг друга.
– Почему это на тебе студенческая тужурка? – спросил Дзержинский.
– Купил у старьевщика, – ответил Россол. – Нельзя же ходить голым.
Только здесь они оба почувствовали, как устали за этот день, как продрогли, как хочется поесть и погреться возле камина у огня.
– А тут шикарно, – сказал Россол. – Я бы с удовольствием просидел здесь целый вечер.
– Даром не позволят сидеть, – произнес Дзержинский. – Если сидеть, так надо есть и пить.
Подошла официантка с крахмальной наколкой на голове и в крахмальном белом фартучке.
– Дайте карту кушаний, – сказал ей Россол с таким видом, точно всю жизнь только и делал, что болтался по кафе.
И, прищурившись, стал читать названия кушаний – мясных, рыбных, овощных, которые шли в карточке перед сладкими, пирожными и печеньями.
– Нет, мясо на ночь тяжеловато, – сказал Дзержинский, хоть с утра он ничего еще не ел, кроме пирога с печенкой, купленного утром у торговки на улице, – мясо не стоит, вот разве что-нибудь легкое из рыбы. Прочитай-ка, что у них есть рыбное…
Россол прочитал еще раз, но они так ничего и не нашли подходящего и остановились на двух яичницах с колбасой.
– Это, пожалуй, будет полегче, – согласился Россол.
После яичниц они заказали по стакану кофе – Дзержинский черного, а Россол со сбитыми сливками – и по пирожному. Пирожные пошли выбирать к стойке.
Каких тут только не было пирожных: миндальные, и ореховые, и шоколадные, и слоеные, и корзиночки, и с заварным кремом, и с сахаренными фруктами… Выбирать пришлось довольно долго.
– Мне вот это – с кремом и с фисташками, – сказал наконец Россол, – на вид оно довольно привлекательное, каково-то будет на вкус…
– А мне миндальное, – сказал Дзержинский.
Они вновь сели у камина. Но официантка в наколке все не уходила…
– Почему она не уходит? – шепотом спросил Дзержинский у Россола.
– Наверное, у нас с тобой такой шикарный вид, что она не прочь сначала получить деньги.
Дзержинский покраснел и вынул из кармана деньги.
– Получите, – сказал он, – и поторопитесь, барышня!
Официантка ушла; она действительно не верила этим гостям: слишком уж у них неважные костюмы, у этих господ, и слишком голодные лица. Нет уж, с таких всегда полезно получить деньги вперед.
Россол сидел, повернувшись лицом к камину, и не мигая смотрел на огонь.
– Это смешно, – вдруг сказал он, – это смешно, Яцек, что она не поверила тебе. Не поверила человеку, который…
– Брось, Антон, – сказал Дзержинский.
Он вынул папиросу, хотел закурить, но не нашел спичек в кармане. У Россола спичек тоже не было.
– Пойди, там у окна сидит толстый человек и курит, – сказал Россол, – прикури у него.
Дзержинский приподнялся, но тотчас же вновь сел и быстрым шепотом сказал Россолу:
– Там филер. Когда мы вошли, его не было. Не оборачивайся. Он делает вид, что читает газету, на самом деле он ничего не читает, а смотрит в зеркало и следит за нами. Надо уходить. Живо!
В это время вошла официантка с подносом. На подносе стояли сковородки с яичницей, хлеб, соль. Яичница шипела на сковородках.
– К сожалению, мы должны уйти, – сказал Дзержинский, – вы слишком нас задержали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61