В конце концов он сознался. И они все сознались, что на случай провала держали вас – вы должны были ответить за это злодеяние. Понимаете?
– Нет, не понимаю. Почему же я? Ведь я ничего не знал…
– Если бы вы знали, то мы бы сейчас не беседовали с вами, – жестко сказал Дзержинский. – Ваш друг Борейша спасал свою жизнь и одновременно мстил вам за ваши советские взгляды, за то, что вы, старый специалист, первым, именно первым, на узле пришли работать к нам, за то, что вы не продали Родину, за то, что вам стали кровно близки интересы рабочего класса. Понимаете теперь?
– Понимаю. Но почему же меня тогда выпустили сразу! Ведь я… ведь тут такое написано… этими людьми!
Опять с силой полил дождь, и в то же время выглянуло солнце. Дзержинский встал из-за стола, подошел к окну, глубоко вдохнул прохладный воздух, задумался о чем-то. Молчали долго. И думали – каждый о своем.
– Вы спрашиваете, почему вас тогда не расстреляли? – сказал наконец Дзержинский. – Потому, видите ли, что ВЧК поднимает свой карающий меч для защиты интересов большинства, то есть народа, от кучки эксплуататоров. В те дни чекисты защищали вас от вашего… «близкого» друга… друга, совершившего чудовищное преступление и свалившего это преступление на вас… Чекисты вас защищали, а вы работали, вы руководили ремонтом путей, разрушенных белыми, вы не спали ночами, обеспечивая перевозки… Впрочем… не спали и чекисты, борясь за вас, за вашу жизнь, за то, чтобы честный инженер Сазонов вместе с нами строил социализм…
Сазонов сидел неподвижно, закрыв лицо руками.
– Видите, как неловко получилось, – сказал Дзержинский. – Неловко ведь, что вы вчера испугались нескольких реплик чекиста Дзержинского?
Сазонов молчал.
– Ну, а теперь, когда вам все ясно, займемся делами, товарищ инженер. Как у вас с планом перевозок? Какие вы подготовили соображения? Ну, ну, полно, Андрей Васильевич, полно, попейте воды и перейдем к работе…
Он сам налил Сазонову воды в стакан и, точно не замечая слез, которые блестели на глазах инженера, стал задавать вопросы, касающиеся перевозок. Сазонов отвечал сначала сбивчиво, потом все спокойнее и яснее. Теперь Дзержинский слушал, изредка вставляя свои замечания, делая заметки на листе бумаги, иногда переспрашивал, иногда не соглашался и спорил. Уже смеркалось, когда они кончили разговор.
– Значит, подготавливайте проект, – заключил Дзержинский, – но имейте в виду, что дело это чрезвычайно серьезное и весьма вероятно, что мы будем вас сурово критиковать. Не боитесь?
– Нет! – сказал инженер. – Теперь не боюсь!
– И учтите, что очень многие еще не научились думать в общегосударственном масштабе. Для того чтобы наш транспорт стал советским транспортом, его надо полностью приобщить ко всем тем вопросам, которые стоят перед народным хозяйством в других его отраслях. Понимаете?
– Пойму! – сказал Сазонов. – Непременно пойму!
Повернулся и быстро пошел к дверям. Дзержинский проводил его взглядом, вызвал секретаря и спросил:
– Как с моим поручением насчет инженера Сазонова? Насчет помощников, условий работы, питания?
– Все сделано! – ответил секретарь и стал докладывать, что сделано.
ОТЕЦ
За ширмой в кабинете стояла кровать.
Когда не было больше сил работать, Дзержинский уходил за ширму, стягивал сапоги и ложился. Он спал немного – три-четыре часа. Никто никогда не будил его. Он вставал сам, умывался и, отворив дверь в комнату секретаря, говорил:
– Я проспал, кажется, целую вечность?
И, узнав, что произошло нового за время его сна, садился работать. На столе лежали письма и записки, доклады и рапорты. На всё он должен был ответить сам, во всём разобраться.
Вот, например, готовится выступление против Советской власти и враги собирают для этого деньги. Известно, что владельцы торгового дома «Иван Стахеев и Ко» внесли крупную сумму. Московский народный банк и табачный фабрикант Богданов снабжали деньгами врагов революции.
Но кто внёс вот эту кругленькую сумму в четыреста восемьдесят тысяч рублей? И что это за французское письмо? А эта сумма в пятьсот сорок тысяч рублей? Откуда она взялась?
На небольшом клочке бумаги он набрасывал план вражеской организации так, как это рисовалось в его воображении.
И медленно, шаг за шагом решал задачу, которую только он мог решить…
Обдумывая и решая, он расхаживал по своему кабинету из угла в угол, как когда-то в тюрьме. Глаза его поблёскивали, а руки он держал засунутыми за простой солдатский ремень.
В любой час ночи секретарь собирал в его кабинете чекистов на совещание.
Приходили молодые рабочие, коммунисты, плохо и бедно одетые: кто в обмотках, кто в огромных, разношенных, похожих на бутсы ботинках, кто в пиджаке, кто в сатиновой косоворотке.
Приходили бывшие солдаты в гимнастёрках, выцветших под жарким солнцем, в порыжевших, разбитых сапогах, заткнутых соломой.
Приходили седоусые старики путиловцы, приходили железнодорожные машинисты, черноморские и балтийские матросы…
Сидя за своим столом, поглядывая то на одного, то на другого товарища, Дзержинский докладывал. Негромким и спокойным голосом, очень коротко, ясно и понятно объяснял, как надобно раскрыть новую контрреволюционную организацию.
И чекисты слушали его затаив дыхание.
Потом Дзержинский спрашивал:
– Вопросы есть?
На все вопросы, даже самые незначительные, он подробно отвечал.
Потом весь план обсуждался и Дзержинский внимательно выслушивал все предложения.
– Это верно, – иногда говорил он. – Вы правы.
Или:
– Это неверно. Если пойдём на это, всё дело может сорваться.
И объяснял почему.
А потом в качестве примера рассказывал одно, другое, третье дело из чекистской практики…
Дело поджигателей Рязанского вокзала…
Дело с поездом из Саратова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61