После завтрака Дзержинский пошел в село, но недалеко от реки, в поле, встретил Яна.
– Завтра будут пороть, – сказал Дзержинский, – а сегодня на работы станут солдаты. Подослали бы в роту кого побойчее.
– Уже посланы.
– Ну и что?
– С ночи послали. Разговаривают.
– Поосторожнее бы надо.
– Сейчас сам туда пойду, – сказал Ян, – может, кого из виленских там встречу… А ночью мужики наши в лес подадутся. Черта их там найдешь. Бурелом такой – одни медведи гуляют. Пересидят пока что. Солдаты небось не век здесь торчать будут.
Легли на траву возле дорожки. Ян закурил.
– Надоело, – говорил он, глядя в голубое, ясное, высокое небо, – живем хуже зверей. Управляющий помыкает, приказчик помыкает, сам помещик помыкает. Люди мы или нет? Или мы, может, вовсе и не люди? Как это – пороть! Как это так: почтенного мужика и, здрасте, пожалуйста, драть как сидорову козу. Может, я с ума сошел? Может, все это мне привиделось?
Он сел, далеко забросил окурок и лающим от волнения голосом сказал:
– Всех под корень истребить надо, все крапивное семя извести. Или, может, убить станового?
– Другой на его место найдется, – сказал Дзержинский, – а делу повредишь. Чего-чего, а жандармов у царя покуда что хватит.
Постепенно, час за часом, пустел дом. Дворня, имеющая в селе родню, задами, так, чтобы не попасть на глаза хозяевам, уходила за речку. Ушел хромой повар Иосиф, ушла кухарка, ушли два конюха, поваренок Фомка и помощник садовника. Незадолго до обеда на террасу явился садовник, старый, всеми уважаемый Ядрек. Держа в руках картуз и низко наклонив кудрявую седую голову, он сказал, что уходит по приказу общества.
– Какого общества? – бледнея от бешенства, спросил помещик. – Что вы все, с ума посходили?
– Никак нет, не посходили, – твердо ответил Ядрек. – Но как я сам есть крестьянин, то иду до крестьян. С ними у меня праздник, с ними у меня горе.
– Больше можешь не являться! – крикнул отец Стася.
– Слушаю, пане.
Низко поклонившись, старик ушел, и все долго молча смотрели на его удаляющуюся спину в ярком вязаном жилете.
– Пане учитель…
Дзержинский повернул голову.
Посмеиваясь углом рта, подпоручик медленно говорил, обращаясь не то к Дзержинскому, не то к своему соседу – становому.
– Наш друг пан Дзержинский, я вижу, очень доволен. Уж не первый раз я наблюдаю за ним. Пану Дзержинскому так нравятся наши затруднения, что он даже не спит по ночам. Представьте себе, управляющий сказал мне, что встретил пана учителя сегодня в четыре часа утра возле молочной фермы… А? Как вам это нравится? Может, наш учитель – революционер?
Неизвестно, чем бы кончился этот разговор, если бы Стась, сидевший на балюстраде террасы, не сказал вдруг тихим, испуганным голосом:
– Мам, пожар!
Поручик подбежал к балюстраде. Остальные бросились в парк. Слева от дома, за клумбами, к ярко-голубому небу поднимались густые черные столбы дыма.
С матерью Стася началась истерика. Подпоручик, цепляясь шпорами, метался по террасе и кричал:
– Люди, люди, пожар! Люди!
Но никто не шел. Дом был пуст. Старик лакей Игнат, один оставшийся от всей дворни, спал в своей комнате, напившись вишневки. Солдаты были далеко: караулили границы имения.
– Надо верхового в село, – сказал становой. – Седлайте, господин Дзержинский, лошадь, скачите в село.
– Никуда я не поеду, – ответил Дзержинский. – Какой дурак поедет сюда выручать из пожара этакого помещика?
– Что-с?
– То, что слышали.
Никто не понимал, что происходит. Наконец на лошади примчался управляющий и сказал, что горит коптильня и занялась сыроварня, дал коню шпоры и по клумбам умчался созывать солдат. Отец Стася сидел в соломенном кресле, бледный, как полотно, обмахивался шляпой и говорил:
– Всему конец, всему конец.
Солдаты шли на пожар неохотно, поодиночке, посмеиваясь и переговариваясь друг с другом. Долго искали ключи от пожарного сарая, а когда управляющий сказал, что надо ломать замок, белозубый солдат с родинкой возле рта ответил усмехаясь:
– Что вы, ваше благородие, такой замок ломать…
– Ломай, скот русский! – заорал управляющий, наступая на солдата конем. – Застрелю собаку!
Солдат вдруг блеснул глазами, поднял над головой лом и крикнул:
– Осади!
Потом, швырнув ломик о землю, отошел в сторону и, вытирая руки, сказал:
– Сам ломай, я тебе не слесарь.
И тотчас же затерялся среди других солдат, косо поглядывающих на управляющего.
Когда выкатили наконец пожарные бочки, оказалось, что нет шлангов, а когда нашли шланги – стали искать ведра. Коптильня уже догорала: с грохотом обрушилась крыша, пламя на мгновение взвилось высоко вверх, потом начало лизать стенку сыроварни…
К вечеру хватились глухонемого Артема. Его нигде не было. Становой решил, что Артем поджег коптильню и убежал, и повел следствие. Оказалось, что никуда Артем не убегал, а просто-напросто пошел спать в коптильню, настлал себе сена, уснул с трубкой в зубах. Горячий пепел высыпался из трубки, загорелось сено. Артем проснулся в огне, выскочил из пылающей коптильни и прыгнул в пруд. Волосы и одежда на нем сгорели. Нашли его в крапиве за сараем, он упал там без памяти. К ночи глухонемой умер.
Сыроварня медленно догорала. Солдаты нехотя таскали воду, без толку лили ведро за ведром в раскаленные уголья. Управляющий, с почерневшим за день лицом, сам запрягал тележку – ехать в дальние экономии за поденщиками. Коровы до сих пор стояли недоенные, коней из жалости поили солдаты, в доме не было даже воды, – мыться бегали на пруд. Лемешов, командир роты, говорил становому:
– Ничего не понимаю. Коров доить вдруг не умеют. Фельдфебеля умеют, а солдаты нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61