Под парой рубашек ровными рядами лежали целлофановые пакеты, туго набитые желтовато-коричневым крошевом.
— Кокнар, — сказал блондин, извлекая один из пакетов и кладя его аккуратно на стол. — Двенадцать кило, больше не влезло.
Он расстегнул «молнию» на сумке, достал осторожно небольшую коробку типа тех, в которых продают в кулинарии пирожные. Развязал веревочку. В коробке лежали баночки из-под вазелина — штук тридцать.
— А это опиум. Четыреста граммов.
— Тоже больше не влезло? — добродушно усмехнулся Виктор Михайлович.
— Больше вы мне денег не дали, — обиженно стал оправдываться блондин, и хозяин махнул рукой, дескать, я пошутил.
Виктор Михайлович небрежно взял одну баночку, отколупнул крышку. Под ней оказалась темно-коричневая вязкая масса. Потрогал пальцем, понюхал, только языком не лизнул. Спросил озабоченно:
— А как качество?
Блондин развел руками:
— Ну, я ж эту гадость не пробую!
— Ничего, — усмехнулся хозяин, — я думаю, любители найдутся, а?
И они оба весело и понимающе рассмеялись.
— Фархат просил передать, — посерьезнев, сказал блондин, — если возьмете много, будет скидка.
— "Много" — это сколько? — вскинул брови Виктор Михайлович.
— Вот этого, — блондин кивнул на вазелиновые коробочки, — килограммов пятьдесят-шестьдесят. А этого... — он подкинул на ладони пакет с кокнаром, — тонны две.
Виктор Михайлович откинулся в кресле, рука его автоматически нашарила в кармане пиджака коробочку конфеток «Тик-так», он кинул один белый шарик в рот, лицо его стало отрешенным, словно он смаковал появившееся во рту чувство свежести.
— Интересно, интересно, — повторял он, потирая кончик подбородка, — очень интересно... — Потом, как будто очнувшись, Виктор Михайлович отдал приказание властным, не терпящим возражений тоном:
— Прямо сегодня найди пару «кроликов», проверь товар. Надо его по-быстрому сплавить. И никаких кредитов, ясно? Только наличные.
* * *
Блондин на серой «волге» заехал в какой-то темный двор. Фары осветили покосившийся флигель, облупившуюся дверь, плотно занавешенные окна. Он вышел из машины, тихонько стукнул костяшками пальцев в стекло. Никто не ответил. Постучал сильнее. Наконец, оглянувшись, грохнул кулаком по раме. Дверь открылась. В свете габаритных огней автомобиля можно было увидеть исхудалое неприятное лицо с ввалившимися от беззубья щеками, пустые запавшие глаза, висящие клочьями волосы.
— Леня, вы? — ахнуло это привидение, вглядываясь, и радостно запричитало: — Проходите, проходите, прошу.
Блондин прошел в комнату, больше похожую на конуру, брезгливо оглядел грязные тряпки на лежаке, замызганную посуду.
— Проходите, Ленечка, садитесь, — простуженным голосом предложил хозяин и, заметив, что гость оглядывается, усмехнулся: — Как говорит Сенека, беден не тот, у кого ничего нет, а тот, кому надо еще больше.
Он забился в угол топчана, где, видимо, лежал раньше, свет тусклой лампочки освещал только его руки, огромные, исхудалые, с вздувшимися жилами и венами. Руки эти мелко дрожали.
— За что люблю интеллигентов, — сказал блондин, присаживаясь на край скамейки, — так это за умение излагать. Как это у тебя получается: «Сенека говорит»? Он что, жив еще?
— Жив, Леня, жив, — глухо отвечал ему хозяин. — Мы с вами умрем, а Сенека будет жив до тех пор, пока существуют книги, пока разум будет торжествовать над безумием... — Он говорил, а его руки жили отдельной жизнью: сжимались конвульсивно до белизны костяшек и бессильно опадали. — Вы пришли ко мне поговорить о литературе или что-то принесли? Но должен вас предупредить, денег нет. Я два дня без кайфа, так что даже пойти и украсть не в состоянии. — Блондин достал из кармана пузырек, поставил на край стола:
— На вот, поправь здоровье. Отдашь, когда сможешь.
Рука протянулась, сграбастала склянку.
— Получили товар, нужен «кролик»... — Он кряхтя слез с лежанки, покопался в углу, извлек откуда-то шприц, посмотрел его на свет.
— Если догадался — молчи, — с угрозой сказал блондин.
— Молчу, молчу, — пробормотал хозяин, — я всегда молчу. Вы только отвернитесь, Леня, не люблю, когда смотрят.
Блондин отвернулся. И вдруг спросил:
— А не боишься? Сдохнуть однажды...
Закинув голову, хозяин опустился осторожно на лежанку, замер, прислушиваясь к своим ощущениям.
— Я, Леня, давно уже этого не боюсь...
Через минуту блондин склонился над ним:
— Ну как?
— Тащусь помаленьку... — еле слышно ответил хозяин. Рука его крепко сжимала склянку с остатками.
— Оставь на поправку, — расщедрился блондин и вышел на улицу.
Красный «москвич» въехал в ворота больницы. Глазков остался в машине, а Мукасей поднялся по ступенькам.
— Посидите здесь, только никуда не уходите, — сказала, увидев его, медсестра, — я за доктором, сейчас он придет.
Уходя, она еще раз обернулась и настойчиво повторила:
— Никуда!
Через полминуты простучал по кафелю каблуками маленький психиатр.
— Что? — спросил Мукасей, поднимаясь.
— Ваша сестра убежала.
— Как... — начал в растерянности Мукасей.
— Вот уж этого не знаю, — отрезал доктор. — Советую поинтересоваться у ее дружков. Наше дело лечить больных, а не бегать за ними. Всего хорошего.
Он повернулся и пошел прочь.
* * *
Мукасей послюнил палец и перевернул страничку в записной книжке Алисы.
— Вот! Вот он, Шпак! Но тут только телефон...
— А ты что хотел, паспортные данные? — усмехнулся Глазков.
Они сидели в машине перед входом в больницу. Мукасей сказал:
— Один телефон нам без толку... Нужен адрес.
— О! — воскликнул Глазков. — Сережку Савина помнишь? Из второго взвода? Да помнишь ты его — мы с ним вместе дембельнулись!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18