Судя по его «анамнезу», Боян должен был казаться сорокалетним, однако жизненные трудности и беспорядочный образ жизни совершенно не оставили следов на его миловидном лице.
Толя приехал в Ленинград, когда ему едва исполнилось восемнадцать, и его единственной целью было – «выйти в люди». Что понимал под этим вологодский паренек, не имевший не то что профессии, но даже желания чему бы то ни было учиться, он и сам себе не мог объяснить. Боян знал только одно – ему нужны деньги и слава, и он твердо полагал, что эти вещи совершенно тождественны.
Толя не имел склонности к криминалу, и это спасло его от роковых, непоправимых шагов. На третий день своего пребывания в городе на Неве, ночуя у каких-то дальних родственников, которые согласились потерпеть провинциального гостя несколько дней (они так и сказали – «несколько дней», дав понять, что речь идет не о месяцах и даже не о неделе пребывания вологодского нахлебника в их квартире), Толя зашел на улицу Рубинштейна и увидел огромную толпу – люди запрудили проезжую часть и растеклись по тротуарам на несколько кварталов. Судьба привела его к Ленинградскому рок-клубу, и это определило всю дальнейшую историю честолюбивого провинциала.
Будучи чрезвычайно коммуникабельным и обаятельным парнем, Толик очень быстро стал своим в компании молодых, странно одетых ребят, с которыми он познакомился в зале и ради которых отсидел, вернее, отбегал трехчасовой концерт (Боян понимал, что ему нужно как-то устраивать свою жизнь, и большую часть мероприятия носился в буфет и обратно). Ночь после концерта Толя провел в огромной квартире некоего музыканта с очень длинными волосами и тихим проникновенным голосом. Как зовут хозяина, приютившего его, накормившего и напоившего, Толик не помнил, но всем своим видом выражал признательность и готовность услужить. Только вечером следующего дня, когда к хлебосольному длинноволосому музыканту нагрянули гости, Толик выяснил, что его благодетеля зовут Викентием.
Разглядывая гостей, Боян начинал понимать, что здесь, в квартире тихого Викентия, он может провести не только следующую ночь, но и еще несколько дней. Может быть, неделю. А может быть, и месяц… Главное – правильно себя подать.
И Толик рьяно взялся за дело. Главным образом, он бегал за водкой. Для Бояна это было занятием необычным и даже по-своему увлекательным – среди ночи на пустынных, гулких ленинградских улицах нужно было поймать такси, доказать водителю, что ты не стукач, не дружинник, а просто честный бухарь, что тебе нужна водка и никакой подставы здесь нет, дать червонец, спрятать бутылку за пазуху, дабы случайно не заметили какие-нибудь гопники, бродящие по темным улицам в поисках жертв, и бежать в квартиру Викентия, где гости во главе с хозяином печально сидели вокруг стола, ожидая гонца.
Боян за неделю стал большим специалистом по части покупки ночной водки, и товарищи Викентия – он оказался скрипачом одной из самых популярных ленинградских рок-групп – стали относится к Толику как к человеку своего круга.
Это было именно то, что нужно.
Не было вечера, чтобы в квартире Викентия не собирались ленинградские музыканты, художники и прочая публика. Какие-то грязные типы снимали в прихожей ватники и потом, в ходе застольной беседы, когда они начинали рассуждать об известном Толику по школьной программе Достоевском, совершенно неизвестном Набокове и еще каком-то деятеле с труднопроизносимой и казавшейся Бояну неприличной фамилией Керуак, оказывалось, что мужики в мазутных ватниках – гениальные писатели, которые пишут «запрещенные» книги, и, кроме писательской деятельности, осуществляемой почему-то в котельных и сторожках, основным их занятием является запутывание следов и бегство от постоянной слежки агентов КГБ.
Помимо этих странных личностей к Викентию захаживали и иностранцы, при которых Толик напрягался изо всех сил, стараясь не таращить восхищенные глаза на их новенькие джинсы и белоснежные кроссовки.
– Какой стильный юноша, – говорили писатели, поглядывая на Бояна. – Это что, гребенщиковский воспитанник?
– Нет, – отвечал Викентий. – Это мой новый друг… Из Вологды.
– Ну прямо в чистом виде «новый романтик».
– Кто-кто? – спрашивал Боян.
– «Новые романтики», Толик, – пояснял Викентий, – это такое течение на Западе. В музыке и вообще… Ты просто похож… Там люди специальный грим делают, волосы красят, а у тебя все натуральное. Тебе бы рок-звездой быть… Ты на гитаре не играешь?
– Нет.
– Вот с Алжиром тебя познакомим, будете вместе ходить. Он тоже модник…
– С кем? – изумленно спрашивал Толик, представляя себе здоровенного чернокожего, с которым ему сулят куда-то «вместе ходить».
– С Алжиром. Он как раз завтра зайдет.
Таинственный Алжир, который явился следующим вечером, оказался тощим парнишкой, ровесником Толика. Знакомство с Костей, носящим такую странную кличку, парадоксальную и прекрасную в своей пустоте, ибо она ни малейшим образом не отражала личность ее обладателя – бледного, светловолосого одесского мальчишки, – оказалось для Бояна, как стали говорить несколько лет спустя, судьбоносным.
Если Толик просто хотел стать богатым и знаменитым, то Костю Алжира буквально разрывало на части от этого желания, и он кипел, бурлил бешеной энергией, направляя ее в любые русла, пригодные для достижения цели.
Несмотря на свою молодость, Алжир был вхож в дома местных и, как выяснилось чуть позже, столичных знаменитостей, находился в приятельских отношениях с художниками, кинорежиссерами и писателями – не теми, что приходили в гости к Викентию, а «официальными», портреты которых мелькали на обложках цветных журналов и появлялись на телеэкране.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132