Теперь Анфилогов припомнил, что на этой доске, сквозь все свои возможности и все гипотетические промахи милейшего Вальмона, ему буквально черным по белому виделся проигрыш. Может, он зря держал у себя на полке натюрморт с таким содержимым. Распределение скальных и древесных групп у корундовых шурфов, отстоявшееся и отпечатавшееся в памяти за год отсутствия, внезапно тоже показалось Анфилогову недоигранной шахматной партией. Не напрасно ли он вернулся? Кто его настоящий противник? Не содержится ли все тот же проигрыш в этом почти невинном, а все-таки неуловимо грозном пейзаже? И с ним ли играют горные духи, опять повесившие над пришельцами маленькое НЛО, похожее в тумане на мягкий шерстяной клубок?
Тут Анфилогову впервые пришла идея, что невероятный корундовый фарт может быть не его, а Коляна. Не зря же его малахольный оруженосец так истово готовился к экспедиции, так целовал, пришептывая, свой похожий на муху пропотевший крестик. Анфилогов знал, сколь малую роль играют достоинства и заслуги человека, когда неизвестные силы выбирают из многих претендентов одного счастливца. Профессору всегда претила эта система обманов, неявных посулов, по которой некие высшие инстанции предлагают личности достигать совершенства, чтобы затем, за спиной ушедших вперед, внезапно обрушить дары на голову ленивого, никчемного оболтуса. Анфилогов никогда не соглашался с произволом так называемой судьбы и последовательно накапливал заслуги, одновременно накапливая деньги. Но содержимое дурнопахнущей ямы, в которой копошился, распевая благим матом, перемазанный избранник, настолько превышало стоимостью все активы профессора, что Анфилогов никак не мог уразуметь этой фантастической разницы.
Он, может, для того и прибился к хитникам, чтобы как-то выманить в поле человеческого зрения бесформенное нечто, от которого все и зависит. Не эту местную живность вроде Великого Полоза или Каменной Девки – в оригинале бродящей по подземным полостям слепой и лысой кремниевой куклы, – но то, что над ними, то, до чего добираются изредка только священники и авантюристы. Анфилогов, родившийся бестрепетным, выбрал путь авантюриста. Но как бы он ни пытался представить это высшее, как бы ни подлавливал его на вмешательстве в разумный ход вещей, он все равно видел как бы внутреннюю стенку собственного черепа. Сейчас профессору мешало мыслить плохое самочувствие. Он задыхался и одновременно силился чихнуть. Беспомощно кружась на месте, со стиснутыми легкими и с разинутым ртом, Анфилогов нашарил в кармане маленький платок Екатерины Сергеевны, уже подсохший. Когда щекотка чихания достигла предела и произошел мучительный, необычайно мокрый взрыв, профессор в него с презрением высморкался.
***
Только часам к четырем посиневший от холода Колян предъявил Анфилогову чистую яму, очень похожую на отдраенную пригорелую кастрюлю. После профессор мучительно жалел, что не повернулся и не ушел, не бросил туда, где взял, отравленный платок. Не бросил и не убежал, а спустился по угловатой стенке, набрав в рукава холодной, медленно сочившейся воды. Каменная затычка, которой хитники в прошлом году закупорили сокровище, разбухла и напоминала израненное колено. Колян, улыбаясь пастью цвета марганцовки, торжественно подал профессору прошлогоднюю счастливую каелку. Анфилогов размахнулся и стукнул: трещиноватый доломитовый мрамор развалился, и Колян с профессором, упираясь, поволокли на свет скрежещущий, шелушащийся льдом полиэтиленовый сверток, похожий на упаковку замороженного мяса.
С треском распоров промерзлые лохмотья, Анфилогов поразился его комковатому содержимому, словно не сам он заматывал и заваливал это богатство в развороченную каменную утробу.
– От добра добра не ищут, – произнес профессор, отдышавшись. – Если на этот раз не утопим рюкзак, – можем лежать под пальмой до конца своих дней.
– Не хочу я под пальму, Василий Петрович, – пробормотал Колян, сникая и отводя от рубиновых кусков слезящийся взгляд. – Я ездил, видел. Не дерево, а швабра. Одни волосья по стволу и щетка на макушке. Жизни в ней никакой.
– Ну, купишь себе иномарку, – сквозь зубы процедил профессор.
– Мы что, Василий Петрович, в камеру хранения шли?! – вскинулся Колян, едва не плача, мучительно шевеля короткими соломенными бровками. – Ну давайте хоть посмотрим, что там дальше!
– Лучше зажмурься, – тихо, страшно проговорил Анфилогов.
Но тут туман внезапно разошелся, маленькое НЛО по длинной параболе завалилось за каменный горб, и солнце, ударив в землю, будто звонкий мячик, осветило внутренность вскрытой корундовой жилы. Там Анфилогов увидел такое, отчего, ослабев в коленях, схватился за сердце.
Так началась вторая серия рубиновой лихорадки. Магнетизм корундовой реки вернулся, и хитники снова ощутили в руках, в плечах знакомую механическую тягу к ударам киркой. Будто заведенные, нечувствительные к ушибам и мелким сизым ранкам от каменной крошки, они крушили подземные дворцы.
Вернуться можно было, только исчерпав великолепие, что открывалось хитникам при свете двух налобных фонарей, лучи которых в тихом, как бы шуршащем воздухе пещерки напоминали серые тени. Чтобы двигаться дальше, приходилось разрушать то, что ежедневно возникало перед хитниками в трещиноватом доломите, в причудливых пустотах, одна из которых оказалась жеодой огромной агатовой миндалины, что было почти невероятно, но было фактом. Каждый последующий слой подземной красоты отнимал у предыдущего всякую подлинность – как во время реставрации открывшаяся картина раннего мастера отнимает ценность у снятого слоя краски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171