Ладно, с водой положение еще туда-сюда. Приспособился соби
рать по утрам иней, но еда… Бедные ребята. Мозги у них, похоже, выкрадены, но
желудки остались. Чем их кормить? Они будут мычать от голода, а что он смож
ет сделать? Одолжить у кого-нибудь трубку и прикончить их? Он знал, что и эт
ого сделать никогда не сумеет.
На что надеяться? Кто сумеет помочь? Какой восторг они испытали, когда при
шли в себя над поверхностью планеты… Если бы только они могли представит
ь себе, что их ждет под этим гнойным желтым небом…
Господи, неужели же было невероятное время, когда они были экипажем «Сыз
рани», когда корабль спокойно буравил космическое пространство, когда К
оля и Саша играли в свои бесконечные шахматы под ритуальные заклинания?
Пешки не орешки… Вот тебе и пешки, вот тебе и орешки. Да что говорить о родн
ой «Сызрани»! Даже круглая ловушка с мертвенно светящимися стенами уже к
азалась ему невыразимо прекрасной. Конечно, это была ловушка, но они были
вместе, они были живы, а раз они были вместе и были живы, ничего не было поте
ряно; их оптимизм, как бы он ни был перегружен обстоятельствами, держался
на плаву: можно было надеяться.
Он посмотрел на товарищей. Тяжкое, свинцовое отчаяние прессом лежало на
сердце. Понтон оптимизма больше не поддерживал его на поверхности. Он пе
ревернулся и затонул. Не было ни надежды, ни веры, ни опоры. Было лишь отчая
ние, которое все уплотнялось, тяжелело, холодело. Даже страх оно выдавлив
ало из него.
Он подумал, что, если бы «Сызрань» потерпела настоящую катастрофу, если б
ы ее прошил какой-нибудь осколочек, они бы не мучались. Они бы даже не успе
ли понять, что произошло. Они бы даже не знали, что умерли и что их корабль п
ревратился в вечный замороженный саркофаг…
Но смотреть на то, что осталось от командира и Сашки, видеть их противоест
ественно пустые глаза, слышать их жалобное мычание…
Утренний Ветер спрашивал его о смысле существования. Нашел кого спрашив
ать. Кого и когда.
Он встал и отошел. Он. не мог больше смотреть на товарищей, видеть печальны
е взгляды дефов. Он вышел из лагеря. Куда угодно идти, только не быть здесь.

Он медленно брел среди развалин, один под чужим желтым небом. Он физическ
и ощущал свою бесконечную малость, свою беспомощность, никчемность. Можн
о было в тысячный раз проклинать судьбу, но кому до него и до его товарищей
дело? Печальным дефам, думающим среди этих камней о смысле жизни? Ходячим
железным манекенам среди однообразных бараков города? Этому нарывному
небу?
Впервые в жизни он понял, что такое самоубийство. Он никогда не мог понять
, как кто-то лишает себя жизни, сам, своими руками сталкивает себя в бездон
ную пропасть. Это казалось противоестественным. Самоубийство могло быт
ь решением только больного, смятенного ума. Так думал он всегда, но теперь
он вдруг остро почувствовал, что смерть может быть желанна.
Да, самому шагнуть в никуда страшно. Но еще страшнее представить себе мед
ленную голодную агонию товарищей, которые даже не смогут понять, от чего
умирают, которые даже не будут понимать, что умирают. И он ничего не сможет
сделать. Он Ц крохотная элементарная частичка, движущаяся по какой-то д
ьявольской траектории, не знающая, кто или что запустило его на нее, зато з
нающая, что оборотов осталось немного.
Ему было тяжело. Тяжело даже всасывать в себя реденький воздух, который, к
азалось, не хотел иметь с ним дело.
Он не заметил, как оказался подле стены, которая показалась ему знакомой.
А, да, он же уже пролезал через этот пролом, когда спускался на фабрику тре
хруких кукол.
У входа на плоском камне сидела все та же ящерица и смотрела на него мален
ькими блестящими глазками. Внезапно она подпрыгнула, на долю мгновения п
овисла в воздухе, сверкнула острыми зубами и шмякнулась точно на то мест
о, где сидела. «Ей хорошо, Ц подумал Густов. Она не обременена памятью, и ее
не мучают мысли о будущем. Подлинное дитя природы, которое вовсе не плани
ровало появление разума, осознающего себя, а стало быть, и все горе, несчас
тья и опасности, которые обкладывают этот разум со всех сторон, чтобы поб
ыстрее погасить нелепую, противоестественную искорку. Был бы он ящерице
й, все было бы проще. Сиди себе на камне и добывай пропитание».
Ц Прыгаешь? Ц спросил Густов, чтобы услышать хотя бы свой голос.
Ящерица внимательно посмотрела на него, и ему показалось, что она коротк
о кивнула. Он машинально направился ко входу в туннель. Как и в прошлый раз
, в стенах вспыхнул свет.
Он прошел знакомой уже дорогой. А вот и куклы под прозрачными крышками. И э
ти тоже смотрят на него пустыми глазами. Все смотрят на него пустыми глаз
ами. Весь мир смотрит на него пустыми глазами.
Ц Ну, что? Ц спросил он куклу, но она не ответила. Ее лицо с вытянутым клюв
ом, узкой щелью рта и четырьмя глазами было исполнено вечного спокойстви
я.
«В чем-то ей можно позавидовать», Ц подумал он. Он, впрочем, уже завидует в
сем, от прыгающей на камне ящерицы до кукол под прозрачными крышками. По п
ищеводу подымалось едкое, как изжога, раздражение. Раздражение вызывал э
тот нелепый склад, эти нераспроданные игрушки. Ему было не до игрушек. Он с
ам был дурацкой игрушкой в чьих-то дурацких руках. Игрушкой для страшных
игр. Он качнул саркофаг, висевший в воздухе без видимой опоры. «Интересно,
Ц зачем-то подумал он, Ц что его поддерживает? Какое-то силовое поле? Но
что создает его? «
Он сделал несколько шагов вдоль висевших один за другим контейнеров. А в
от и последний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97