Зьмитрок и законы справедливые установил, и колдовать дозволяет всем без разбору, и в церкви они, дескать, не так служат, и при дворе у него честь и славу воинскую ценят выше достатка и богатства…
— Так брехня же это! Как есть брехня!!! — возмутился польный гетман. — Знаю я тех грозинчан — честью от их двора и не пахнет! Младшие князья старшим задницы лижут! А вера их и вовсе поганская!
— Ну, вера, положим, лишь немногим от нашей отличается… — задумчиво проговорил пан Зджислав. — У нас при наречении детей в воду окунают, а у них лишь брызгают…
— О! Я гляжу, ясновельможный, ты и сам в столице потерся — вольнодумцем стал! — Пан Чеслав вскочил на ноги, потянулся за шапкой.
Подскарбий, склонив голову к плечу, насмешливо наблюдал за ним.
— Ну-ну, давай… Горячий какой! Как сабелькой меня еще не рубанул.
— А надо будет, так и!..
— А ты дослушай до конца, а потом решай — надо или не надо.
— Как же тебя слушать, когда ты веру нашу святую порочишь? Ишь, чего удумал, с Грозинецким каноном равняться!
— Ничего я не порочу, — устало вздохнул Зджислав. — Ничего и никого. Ежели, не приведи Господь, кочевники полезут с юга, из-за Стрыпы, сам поймешь, что наши веры с грозинчанами… да скажу прямо, и северян — Руттердаха с Зейцльбергом — едва ль не братские. Да только, когда внешнего врага нет, почему-то мы друг дружке рвать горла начинаем. Отчего так? Натура, что ли, такая человеческая дурацкая? Не можем без грызни. А в том, что в вере я крепок, я перед лицом Господа нашего, Пресветлого и Всемогущего, присягнуть могу.
Подскарбий резво, будто и не оброс жирком к концу пятого десятка, соскочил с сундука, привычно развернулся лицом к храму святого Анджига Страстоприимца — прожив больше чем полжизни в столице, он делал это безошибочно.
— Присягаю тебе, Господи, вера моя крепка и незыблема, как у мучеников седой древности, что с улыбкой на смерть ради тебя шли!
Правая ладонь Зджислава легла на сердце, потом на усы и на чело — освященное вековой церковной традицией знамение. Согласно канону вероисповедания Великих и Малых Прилужан, Морян и части Заречья этот жест обозначал: из сердца — в уста, из уст — в разум.
Польный гетман невольно повторил жест товарища. Поклонился:
— Прости. Прости, пан Зджислав, что усомнился в тебе. Сам же виновен — ошеломил рассказами о смутьянах и предателях.
— Ладно, ладно, — отмахнулся подскарбий. — Я тебе еще всего не рассказал. Присаживайся, пан Чеслав. В ногах правды нет.
— А где она есть? — вздохнул гетман, возвращаясь на банкетку.
— Где-то ж да есть! — усмехнулся одними губами придворный. — Думаю, она там, где мы сами ей дом построим. Никто за нас нашего дела не сделает.
— Правильно говоришь, пан Зджислав. Согласен с тобой. Сказывай дальше. Все как есть, без утайки.
— А сказывать не так и много осталось. Есть у меня опасение великое, что по смерти Витенежа, государя нашего, великая смута на Сейме учинена может быть. Выговчане да жители близлежащих воеводств — Тесовского да Скочинского — всё сделают, костьми лягут, чтоб не допустить князя Януша к короне.
— Дурь то великая есть! — пристукнул кулаком по колену Чеслав. — Достойнее воина я не знаю. Да и нет во всем королевстве, пожалуй, более благородного и достойного королевского звания шляхтича!
— Так то оно так. Это мы с тобой ведаем да Малые Прилужаны. Да еще Богумил Годзелка, митрополит тутошний. А большинство шляхты верует в свободу, которую им Жигомонт подарит.
— Жигомонт? Я думал…
— Он самый. Хоть и из Таращи в столицу приехал, обретается здесь уже добрый десяток лет, все к нему привыкли, не задумываясь местным назовут. А ты на Зьмитрока грешил никак?
— Тьфу ты! И на него тоже. Да то не в счет… Озадачил ты меня, пан Зджислав. Вот уж на кого не подумал бы никогда, так на Жигомонта!
— И зря! Вот не постесняюсь напомнить еще раз — отстали вы у себя в Уховецке от жизни. Ох, отстали!
Польный гетман сокрушенно кивнул.
— Знай же, пан Чеслав, Жигомонт в молодости много стран и народов повидал, разным наукам учился…
— Хм! Наукам! — презрительно бросил гетман.
— Не смейся. Воинская честь воинской честью, а нынче и к наукам почтение все испытывают. Особенно в столице. Особенно. Так вот, о Жигомонте. Говорят, он даже чародейству учился. Но тут промашка вышла. Без таланта магического, без способностей врожденных учись, не учись — без толку. Жесты лишь жестами остаются, заклинания пустыми словам оборачиваются. Силы в них нет никакой.
— Вот и я про то же самое. Пшик он и пустое место.
— Ой, не говори, пан Чеслав! Не говори! Жигомонт не пустое место. Да, нам он врагом оказаться может, не хуже северян или кочевников. Но он не пустое место. Даже наоборот. А недооценивать противника… Сам знаешь, не юнец.
— Знаю… — Гетман крякнул, расправил усы.
— А коли знаешь, должен быть наготове. Хотим видеть князя Януша на престоле — нужно бороться.
— Как же бороться? Сейм есть Сейм. Как Посольская Изба приговорит, так и будет.
— Эх, пан Чеслав, пан Чеслав! Сейм то приговорит, к чему его склонят. Уговорами ли, подкупами ли… У кого-то на самолюбии сыграют, а кого-то и припугнут.
— А как же нам быть?
— Да так и отвечать. Врага его оружием бить надо. Они нашу шляхту пугать вознамерятся, а мы их голоса перекупим. Они нашим деньги посулят, а мы им нож к горлу приставим. А, пан Чеслав, верно мыслю?
— Нехорошо это, — покачал головой польный гетман. — Не по чести. Словно приказчики в лавке… Я больше на саблю полагаться привык.
— До сабель, — нахмурился Зджислав, — я надеюсь, дело не дойдет. И Господа нашего молю о том ежевечерне. Хотя, кто знает? Зарекаться не берусь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17