Нехорошо. Повторяй что угодно, только быстренько, слышишь? И не думай о «птичьем базаре».
– Ладно уж… – согласился я.
Тут дверь отодвинулась, и вышел Игорь Степанович.
– А, чёрная молния! – весело сказал он Соне. – За взбучкой пришла? Ступай, тебя ждут.
Соня тревожно взглянула на меня и вошла в учительскую.
– Пойдём, Гольцов, – позвал меня Игорь Степанович.
Мы двинулись по коридору.
Вдруг он остановился так резко, что я чуть не налетел на него, и строго сказал:
– Не делай больше этого, слышишь? Это опасно. Это может плохо кончиться.
Я растерялся:
– А что я такого делаю?
– Ты повторяешь про себя ерунду: «Птичье задание, домашний базар…» Без Виктора Васильевича не смей учиться блокировке, иначе сломаешь себе голову.
Я, собственно, хотел забыть о «птичьем базаре» и думать только о домашних заданиях: задают их здесь или нет. Но, видимо, одного хотения было мало.
Игорь Степанович посмотрел на меня и вдруг улыбнулся:
– Дурачок, да мы давно уже знаем, что ребята нас дразнят «птичий базар».
Случайное совпадение фамилий. А что касается домашних заданий, то все твои тревоги напрасны. Заданий на дом у нас не задают. Нельзя учиться думать по заданию.

9

Я ожидал увидеть в классе телевизоры, счётные машины, на худой конец, магнитофоны, но ничего этого не было. Более того, в маленькой комнате с глухими светло-зелёными стеками не было даже доски. В центре комнаты стояли две парты, покрытые чёрным пластиком, а возле передней стены – учительская кафедра ярко-оранжевого цвета.
Дверь задвинулась, мы сели. На своей парте я увидел плотный лист глянцевитой белой бумаги и стеклянный карандаш без стержня. Я попытался передвинуть лист – он лежал как приклеенный. Взял карандаш и провёл им по листу – на нём появилась и замерцала голубая светящаяся линия. Я испугался: а вдруг я что-нибудь испортил? Но догадался сразу: надо провести по линии тупым концом карандаша. Линия погасла.
– Молодец, быстро освоил, – похвалил меня Игорь Степанович. – А ты рожицу нарисуй. Все так делают.
Вместо рожицы я нарисовал самолёт. Он вышел кривоватый, но довольно красивый.
– Птеродактиль, не иначе, – сказал Скворцов. – Только беззубый.
Я приподнялся и увидел, что у него на кафедре лежит точно такой же лист бумаги и на нём светится контур моего самолёта.
– Подожди, не стирай, – проговорил Скворцов. – Крылья самолёта плохо отцентрованы. Они отвалятся в воздухе. Надо так…
Поверх моих дрожащих голубых линий загорелись пряменькие, розовые – настоящий чертёж.
– А стабилизатор, прости меня, просто нелеп. Он совсем от другой машины.
Понял?
Моё голубое страшилище погасло, остался лишь изящный самолётик, нарисованный розовым.
– Запомни линии, – сказал Игорь Степанович, и рисунок исчез. – А теперь сделай то же самое.
Я старательно принялся рисовать. Всякий раз, когда мой карандаш отклонялся, на этом месте повторялась розовая линия.
– Видишь? – сказал Скворцов. – Я задал программу, а ты ей не следуешь.
С третьего раза у меня получилось.
– Ну хорошо, – сказал Игорь Степанович, и самолётик погас. – Побаловались, и хватит. Ты ошибаешься: у нас не урок рисования. Просто мы осваиваем учебную технику. Начнём с математики.
И Скворцов начал быстро и толково объяснять мне самые азы – то, что известно каждому третьекласснику. Я немного расстроился, но решил потерпеть.
Объясняя, Игорь Степанович не задавал вопросов, он только негромко приговаривал:
– Это понятно. Это тоже понятно… – На моём листе вспыхивали и исчезали ряды красных цифр. – Нет, нет, тут ты путаешь. Смотри сюда… Ясно, да не совсем. Ещё раз смотри… Э, голубчик, да ты и в таблице умножения не силён.
Знал, да забыл… Ага, вот теперь зацепилось. Ну, тяни, тяни ниточку.
Написанное им исчезло, и в верхней части листа вспыхнул пример. Я принялся пыхтеть над ним, попутно размышляя, что при такой-то технике можно вовсе обойтись без учителя.
– Отвлекаешься, – недовольно сказал Игорь Степанович. – И вот пожалуйста…
Написанная мною семёрка начала пугающе расти, толстеть, наливаться ярким красным светом. Я поспешно написал на её месте девятку. Всё стало нормально.
– Ты, Андрей, напрасно меня увольняешь, – сказал Скворцов. – Ни одна машина не может заранее знать, что у тебя семью семь – сорок семь. А вот теперь посиди, порешай примеры, а я пойду погуляю. Что-то мне нездоровится.

10

Скворцова сменил Виктор Васильевич. Он благодушно уселся за кафедрой, устроился поудобнее (ему там было тесновато), зевнул и вдруг, взглянув на меня свиными глазками, произнёс:
– Удивительное дело, я совершенно не чувствую себя уставшим!
Голова моя ещё гудела от непривычной нагрузки, в глазах мелькали огненные цифры.
«Ну прямо! – не удержавшись, подумал я. – Чего же тогда зеваешь?»
Виктор Васильевич игнорировал мою реплику.
– Ну-ка, Андрейчик, – совсем по-домашнему предложил он, – повтори эту фразу три раза, только молча.
Я добросовестно повторил.
– Для начала не так уж и плохо, – похвалил меня Виктор Васильевич и снова зевнул. Я подумал, что он делает это нарочно, чтобы я не особенно напрягался. А я и действительно сидел как на иголках: ведь именно сейчас начиналось то самое, необыкновенное, по сравнению с чем понятные уроки Скворцова казались мне детской забавой. – Но смотри, что у тебя получается:
«Удивительное… м-э… дело… чего тут удивляться, нашёл чему удивляться… м-э… как там дальше-то?.. удивительное дело… забыл…
чепуха какая-то… удивительное дело, что такой серый валенок…» Это ты меня имеешь в виду?
Воробьёв настолько точно воспроизвёл всё, о чём я успел за минуту подумать, что я покраснел до слёз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22