Жаль. Однако же – всё живая душа, а то и поговорить не с кем. Я поспешно разделся, побросал свои одёжки на кровать (она стояла в нише за занавеской), уверенно подошёл к деревянной стене, отодвинул скользящую, как в вагоне, дверь. За дверью была ванная, свет в ней включался автоматически.
Впрочем, меня это уже не удивило. Я быстренько ополоснулся, обмотался махровым полотенцем, висевшим здесь же, на крючке, осторожно подошёл к окну, выглянул. Девчонка всё ещё плавала. Я разлетелся было бежать – ба, а плавок-то у меня и нету!
Огорчился. Подошёл к платяному шкафу. Думал, пустой, распахнул дверцы – а он битком набит. Красивые синие униформы, одна шерстяная, другая вроде бы джинсовая, с нашивками. Рубашки, майки, всё, что нужно. И плавки, разумеется, тоже. Синтетические, красно-зелёные, точь-в-точь по мне.
Правильно Дроздов говорил, всё будет на месте.
Натянул я плавки и вприпрыжку помчался на улицу. Вниз по лестнице, через вестибюль – и к бассейну. С ходу нырнул – вода тёплая, солоноватая.
Вынырнул – рядом девчачья голова в жёлтой резиновой шапочке. Черноглазая девчонка, лицо хулиганистое.
– Во псих, напугал! – сказала она. – Головой небось ударился? С этого края мелко.
– Ничего! – бодро ответил я, хотя теменем приложился действительно.
Лёг на спину.
– Здорово, а?
Девчонка уже отплыла, обернулась:
– Что ты сказал?
– Я говорю, здорово!
Ничего она не ответила, подплыла к лесенке, начала подниматься.
– Э, постой, ты куда? – крикнул я.
Быстренько, сажёнками помахал за ней. Схватился за поручни.
– Тебя как зовут?
Думал, что ответит: «А тебе какое дело?» С девчонками это случается, находит на них иногда. Будто имя – это государственная тайна либо что-нибудь неприличное.
Нет, ничего.
– Соня, – ответила она, снимая шапочку.
– Слушай, Соня, меня Андрей зовут. А остальные где?
– Кто? – спросила она недовольно.
– Ну, ребята!
– Да спят, наверно, либо лопают.
Она повернулась, явно собираясь уйти. Я подтянулся и схватил её за руку.
– Оп-ля!
Соня быстро взглянула на меня, нахмурилась, и вдруг чёрные глаза её вспыхнули, и в плечо меня больно толкнуло. Я чуть не опрокинулся навзничь.
Взглянул на руку – два круглых волдыря быстро вспухали, белели на предплечье, а вокруг краснота.
– Ни фига себе! – пробормотал я.
А Соня молча повернулась и пошла к корпусу, не оглядываясь.
Я вылез из воды, сел на край бассейна и, ошалелый, принялся дуть на волдыри.
Жгло ужасно.
И ведь это она сделала, негодяйка, я понял!
Тут мне стало жутко. Если это обычный одарённый переросток, то что ж за дарования сидят сейчас молчком в остальных комнатах!
Купаться мне сразу расхотелось, обедать – тоже. Я посмотрел на купол, на столб лифта, уходящий кверху, к низким облакам, поднялся и побрёл в свою комнату.
В комнате мне стало совсем нехорошо. Не то чтобы рука болела, хотя и это было тоже, но просто тяжело на душе.
Я лёг на кровать, не переодеваясь, прямо в мокрых плавках (благо постель была застелена покрывалом), и стал думать. Руку жгло огнём, я даже всплакнул от боли. Но думать продолжал и в слезах.
Да тут и думать было нечего, всё и так ясно: я ПО ОШИБКЕ попал в школу для совершенно необыкновенно одарённых детей. Именно по ошибке, по недоразумению. Дроздов настойчиво допытывался в Москве, нет ли у меня какого-либо особого дарования. И, видимо, я «ввёл его в заблуждение» (как любит говорить Ольга Максимовна): он решил, что во мне что-то есть. А во мне ничего нет, ну ничегошеньки, и рано или поздно это обнаружится, мне на позор, а другим дарованиям на потеху.
Может быть, Дроздов решил, что я прирождённый гипнотизёр? Я перебрал в уме все мыслимые ситуации, когда эта способность у меня могла проявиться. Ну, положим, когда я долго глядел на маму исподтишка, она переставала вздыхать, поднимала голову и печально мне улыбалась. Но это не доказательство. Ещё, допустим, на уроках, когда я зажимал ладонями уши и смотрел на Ольгу Максимовну в упор, она меня к доске не вызывала. Но, с другой стороны, не помешало же это мне вчера получить двойку. Подумать только, это было ещё вчера!
Нет, не стоит себя утешать: ничего ТАКОГО за мной не водится. И выставят меня отсюда после первой же проверки. И я вернусь домой несолоно хлебавши.
То-то радости будет!
Тут в дверь постучали. Меня бросило в жар. Дроздов говорил, что до завтра меня беспокоить не станут. Значит, это не учителя. Может быть, из столовой?
Но что-то говорило мне, что это не так. Я и боялся своих товарищей, и в то же время хотел их увидеть.
Стук повторился, не сильный.
Я быстро вскочил, натянул вельветовые брюки, сел в кресло.
– Войдите!
Вошла Соня. Она была в пёстром коротком платье с открытыми плечами, босиком.
В первый момент я её не узнал, она мне показалась взрослее.
– Можно? – Пряча руки за спиной, Соня виновато остановилась у двери. – Прости, пожалуйста, я нечаянно.
– Ничего, – беспечно ответил я, покосившись на руку. – Пустяковый волдырь.
Хуже бывало.
Соня подошла, с любопытством взглянула.
– Ого! – сказала она. Дотронулась пальцем до ожога. – Сейчас смажем.
В руках у неё оказалась баночка с мазью.
– У тебя тоже аптечка есть, но я решила, что ты ещё не освоился, потому и пришла.
– А ты давно здесь? – спросил я, подставляя ей руку.
Соня посмотрела на меня и ничего не ответила. Я предпочёл замять этот вопрос.
– В каком ты классе? – спросил я.
– В шестом.
Переросток, обрадовался я. Значит, всё правильно.
– И этому здесь тоже учат? – я кивнул на ожог.
– Зачем? – Она пожала плечами. – Это я сама. У меня другая специализация.
«Вот чёрт, – подумал я, – у неё две специализации, а у меня ни одной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22