Все это ребята разглядели, приближаясь к машине, в то время как водитель, то есть та самая дама, в свою очередь, пристально их разглядывала.
– Скажите, эта дорога ведет в Макклесфилд? – спросила она, когда ребята подошли к машине.
– К сожалению, мы не знаем, – сказал Колин. – Мы только что сюда приехали.
– Да? Давайте я вас подвезу. Залезайте в машину.
– Спасибо, – сказал Колин. – Мы уже почти дошли.
– Садитесь на заднее сиденье.
– Нет, что вы. Нам пройти-то всего ничего.
– Садитесь!!!
– Но мы…
Глазки толстой дамы вспыхнули злобой, краска бросилась в лицо.
– Вы… сейчас же… сядете… в машину!
– Да не беспокойтесь! Мы вас только задержим. Дама втянула в себя воздух сквозь сжатые зубы. Глаза ее закатились куда-то под лоб, веки спустились так, что на виду осталась только полосочка белка. Она начала что-то про себя нашептывать. Колину сделалось не по себе.
Было не совсем вежливо просто повернуться и уйти, но она так странно себя вела, что ему очень захотелось уйти прочь, чтобы не видеть этих странностей.
– Омптатор, – сказала женщина.
– Что, простите?
– Лампидатор.
– Что вы сказали?
– Сомниатор.
– Как?
– Ква либергар опера фацитис…
– Я не очень-то силен в латыни…
Теперь Колину захотелось просто поскорее убежать. Она, должно быть, ненормальная. Ничего нельзя было понять из ее речей. У Колина взмок лоб. Ему сделалось нехорошо.
Затем где-то поблизости и весьма кстати залаяла собака. Дама издала яростный вопль и резко повернулась. Напряжение спало. Колин с удивлением увидел, что он держится за ручку задней дверцы машины, которая уже наполовину распахнута.
– Заткнись-ка, Скэмп, – послышался сердитый голос Гаутера. Он переходил дорогу, направляясь к своим воротам. Тем временем Скэмп отбежал от него и, ощерившись, рычал на машину.
– А ну, ко мне! – скомандовал Гаутер. Скэмп нехотя повернулся, а Гаутер помахал ребятам и показал рукой на дом, давая понять, что чай уже на стопе.
– Это мистер Моссок. Он сможет указать вам дорогу на Макклесфилд.
– Не сомневаюсь, – огрызнулась дамочка и, не говоря больше ни слова, плюхнулась в машину и дала газ. При этом лицо ее выглядело точно грозовая туча.
– Ну, – сказал Колин, – что бы это все значило? У нее явно не все дома. Я ждал, что она вот-вот закатит нам истерику. Как ты думаешь, что это с ней?
Сьюзен не ответила. Она улыбнулась вымученной улыбкой и пожала плечами. И только когда они подошли к своим воротам, проговорила:
– Не знаю. То ли это от жары, или потому что мы перегуляли, но все время, пока ты разговаривал с этой теткой, мне казалось, что я вот-вот упаду в обморок. Но страннее всего то, что моя слезка замутилась.
Сьюзен очень любила свою слезку – кусочек горного хрусталя, отшлифованный в виде капли. Хрусталь был оправлен в серебро и прикреплен к серебряному браслету-цепочке. Мамин подарок. Сьюзен его никогда не снимала. В общем-то обычный камешек, но Сьюзен заметила давно, еще когда была поменьше, если камешек повернешь особым образом, ну так, чтобы на него прямо падал луч света, тогда… тогда удавалось разглядеть в самой глубине, в самой сердцевине хрусталика столб колеблющегося голубого пламени, оно подрагивало, шевелилось, двигалось, было живым и очень красивым.
Бесс Моссок захлопала в ладоши, когда увидела Слезку на запястье у Сьюзен.
– О, да это же Брайдстоун! Подумать только, что он сохранился в целости столько времени!
Сьюзен ничего не поняла, но Бесс продолжала говорить.
Выяснилось, что эта капелька, как она сказала, досталась ей от матери, а той – от ее матери, и так дальше, и почему камень назывался Брайдстоун, все позабыли, но он всегда, всегда переходил от матери к дочери, и происхождение камня потерялось где-то в отдаленные времена. И Бесс подарила его их маме, потому что этот камешек всегда нравился детям, и «твоя мама не была исключением», добавила Бесс.
Лицо у Сьюзен вытянулось.
– Но тогда я должна вернуть его тебе, раз это фамильная драгоценность…
– Да ничего подобного! Пусть он будет у тебя. У меня же нет своих детей, а мама твоя была мне все равно что дочь. Я вижу, камешек попал в хорошие руки.
Обычно слезка всегда поблескивала на руке у Сьюзен, но в минуты, проведенные возле машины, камень вдруг затуманился и сделался цвета молочной сыворотки.
– Пошли, Сью! Попьешь чаю, может, тебе и полегчает. Где Гаутер?
– Но Колин! – воскликнула она, протягивая руку с браслетом. Она уже приготовилась сказать «посмотри же», но слова замерли у нее на губах, потому что хрусталь подмигнул ей, прозрачный и чистый, как всегда.
Паршивое племя из Имира
– А что эта баба, Селина Плейс, к вам вязалась? – спросил Гаутер за чаем.
– Селина Плейс? – переспросил Колин. – Кто это?
– Но вы же разговаривали с ней, когда шли домой. Ее, между прочим, не часто застанешь, чтоб она с кем говорила.
– Откуда ты ее знаешь? Она же нездешняя. Она ведь и остановилась, чтобы спросить дорогу на Макклесфилд.
– Что-что? Обалдеть можно! Селина Плейс живет в Олдерли столько, сколько я себя помню.
– Да?!
– Точно говорю. Она живет в одном из больших домов. Такой дурацкий, как сарай, домище. Торчит с другой стороны холма. Она ТАМ одна. Говорят, у нее три собаки. Если бы меня спросили – не собаки это, а волки. Я, правда, их не видал, она их никогда не выводит. Только я сам слыхал, как они зимними ночами так завывают, что не враз забудешь. И больше она ни про что не говорила? Только спросила дорогу на Макклесфилд?
– Только, – сказала Сьюзен. – И еще она подумала, раз мы здесь недавно появились, надо нас подвезти на машине. Но как тебя увидела – прыг в машину и рванула от нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59