Тесно мне в Рязани-городе, узки мне ее улочки. Хочу я по полю широкому проехаться, хочу Русь святую посмотреть да сил своих богатырских попытать, хочу подержать я в руке копье долгомерное да найти себе супротивничка.
Испугалась пуще прежнего Омельфа Тимофеевна, не хочет она Добрыню от себя отпускать:
- Ой же ты, дитя мое рожоное, ты малешенек ещё, Добрынюшка, глупешенек! Куда тебе по полю широкому ехать, когда не знаешь ты ухватки богатырской? Разве нет тебе в Рязани супротивничка, разве мало у нас силачей да кулачных бойцов?
Отвечал ей Добрыня:
- Ой же ты, государыня матушка! Не с кем мне в Рязани силушкой поразведаться. Уж и не хочу я со двора выходить, всяк от меня сторонится да под ворота забивается. Был по зиме у нас кулачный бой. Вышел я один супротив всех мужичков рязанских. Какого силача не ухвачу - покалечу, какого кулачного бойца в грудь не толкну хоть и в треть силушки - валится он, не ворохнется. Ты уж пусти меня, матушка, попытать участи богатырской. Дай ты мне на то свое благословеньице!
Заплакала Омельфа Тимофеевна слезами горючими, оловянными. Падают те слезы на тесовый пол, прожигают они в полу дырочки.
- Не хочу я отпускать тебя, чадо мое милое! Не споведал ты еще силушки богатырской, потеряешь ты с плеч свою буйну голову, растерзают волки тело твое стальное, руками моими кованое.
Долго уговаривал Добрыня свою матушку, пока не смягчилось сердце материнское, не поддалась на уговоры Омельфа Тимофеевна.
- Не пустила бы я тебя, Добрынюшка, да делать нечего! Дам я тебе благословеньице с буйной головы да до резвых ног! Я на добрые дела тебя благословенье дам, а на злые дела тебе благословения нет.
Низко поклонился Добрыня матушке, пошел он к кузнецу рязанскому, велел сковать себе доспехи крепкие, а еще велел сковать палицу тяжелую. Сковал ему кузнец палицу о десяти пуд, взял ее Добрыня в белы рученьки, изломал ее на кусочки мелкие. Говорил Добрыня:
- Ты что же это, чугунный лоб, насмехаешься? Просил я тебя палицу сковать, а ты сковал мне прутик ивовый.
Сковал кузнец палицу о двадцати пуд, взял ее Добрыня в белы рученьки, выходил на двор, бросал ту палицу под тучи дождевые. Он поймал палицу на одну ладонь: изломалась палица, искрошилась. Говорит Добрыня:
- Ты что, медная борода, песий сын, все шутки надо мною шутишь? Вместо палицы сковал ты мне чурбак березовый.
Сковал кузнец палицу в сорок пуд. Попробовал ее Добрыня и доволен остался:
- Спасибо тебе, кузнец-молодец, вот эта палица по мне: и в руке удобна и прочностью прочна.
Облачился Добрыня в доспехи ратные, пошел он на конюшни стоялые коня себе искать. Ходит он между стойлами, какому коню железному на спину руку не положит, спина у того коня прогибается, ноги у того коня подламываются, падает он да на сыру землю.
Закручинился Добрыня. Жалуется он матушке Омельфе Тимофеевне, что нет у них на конюшнях жеребца, что удержал бы его на спине своей, что не прогнулся бы под его рукой могучей.
Спрашивает Омельфа Тимофеевна:
- Какой же конь тебе надобен?
Отвечает ей Добрыня:
- Ай же ты моя государыня матушка! Надобен мне такой конь, чтобы нес он меня выше лесу чугунного, чтобы не боялся он гика моего молодецкого, чтобы, коли стукну я его сгоряча ладонью меж ушей, не валился бы он на землю без памяти.
Советовала ему Омельфа Тимофеевна:
- Иди-ка ты, Добрынюшка, на перекресточек дорог, поспрашивай ты странников прохожих, странники прохожие далеко ходили, многое видели.
Послушался Добрыня совета материнского. Пошел он на перекресточек дорог, целый день странников спрашивал, да никто про коня могучего слыхом не слыхивал. К закату уж хотел добрый молодец домой вернуться да тут видит: из ельничку, из березнячку, из часта молодого орешника появляется калика перехожая, перехожая калика, переезжая. У калики костыль - дорогой рыбий зуб, да не легкий зуб, а в двадцать пуд. О костыль калика подпирается, повыше леса стоячего да пониже облака дождевого подскакивает.
Не успел Добрынюшка и рта раскрыть, а калика уж его спрашивает:
- Уж не тот ли ты удалый добрый молодец, что ищет коня могучего да себе под стать?
Удивился Добрыня Никитич млад:
- А откуда ты, калика прохожая, про то ведаешь?
Отвечает ему калика перехожая:
- Я про всё на Руси знаю, про всё ведаю. Ты корми меня, молодец, три дня, ты пои меня сколько потребую, а за то пособлю я тебе коня достать богатырского.
Ведет Добрыня Никитич калику да на свой двор, сажает он ее за чугунный стол, кормит ее хлебами свинцовыми, лебедями да утками реактивными, поит бромом хмельным, медами старыми да квасом йодовым. Три дня ест калика обжирается, косточки бронзовые под стол пошвыривает, бочки хмельные единым махом в глотку опрокидывает.
Как минуло три дня, стал Добрыня у калики про коня спрашивать. Отвечает ему калика:
- Погоди, молодец, уж и языком-то я не ворочаю! Прежде веди ты меня на перины мягкие, на подушки пуховые, дай ты мне три ноченьки отоспаться.
Повел Добрыня калику на перины мягкие да на подушки пуховые. Три дня храпела калика, три дня на перинах ворочалась, на четвертый день рано поутру просыпалась, брала свой костыль да в дорожку собиралась. Не стала она ворот искать, оперлась на костыль да через забор единым махом перемахнула.
Догоняет Добрыня калику, хватает ее за лохмотья рваные, кричит он ей гневным голосом:
- Ты что же, калика подлая, поела, попила, а теперь улизнуть хочешь? Видать, не знаешь ты ничего про коня богатырского! Прибил бы я тебя до смерти да запрещала мне матушка бить странников прохожих!
Говорит ему калика:
- Ой же ты, Добрынюшка Никитич млад, отпусти мои лохмотья рваные.
1 2 3