И никто, даже Григорий Николаевич, не усомнился в том, что он имел право выжить.
Во всяком случае, пока не усомнился. Приказал лечиться и готовиться к новому заданию. И обещал перед этим заданием отпуск. Куда захотите, Саша, куда захотите.
Пару баб, пароход выпивки, и – в Антарктиду всего на одну полярную ночь.
Гаврилин попытался изменить позу и застонал. Больно. Хотя он ожидал худшего. Даже в сортир ходит самостоятельно. Не хватало еще, чтобы Лизавета и Валя ему утку совали.
Это мы через недельку – полторы посмотрим кто кому и чего будет совать. И бельишко поближе рассмотрим и обширным бюстом поиграемся. Потерпите девушки, потерпите. Гаврилин до вас еще доберется.
Если до этого с тоски не помрет.
Гаврилин взял с тумбочки журнал, открыл, закрыл и запустил его в другой конец палаты. Журнал со шлепком съехал по стене на пол.
Вот ведь странно – он даже не догадывался, как привык работать, как привык ломать голову над идиотской проблемой
Палача и как привык бояться за свою жизнь. И понял это только тогда, когда такая необходимость отпала.
Живи и радуйся. Эти двести килограммов взрывчатки обнаружили в подземном гараже Центра досуга в результате анонимного телефонного звонка. Около пятисот новогодних посетителей остались живы. Можно это записать в свой актив, или все-таки, это Палач пожалел их всех?
И, кстати, что с Палачом? Хорунжий приезжал сегодня утром, завез папочку с бумагами и сообщил, что Палача обнаружить не удалось, ни живым, ни мертвым. Хорошо или плохо?
И еще эта записная книжка Палача, наследство, как он ее назвал. Что там? Гаврилин в первые же минуты пребывания в своей палате засунул ее в матрац. На всякий случай. Выздоровеем – посмотрим. Пока с него достаточно материалов по предстоящей операции. Отдохнете, Саша, и вот тогда уж, с новыми силами… Как же, как же! Не успел человек прийти в себя, как ему тут же ненавязчиво суют папку с биографиями и фотографиями типов малоприятных и малоинтересных. Слава Богу, хоть не долго пришлось пялиться в истории жизни городских уголовников. Самых сливок общественного дна.
Ты, мужик, сам-то понял, что сказал? Гаврилин закрыл глаза. А что вы хотели от смертельно раненного героя невидимого фронта? Герой хочет спать, герой хочет… Герой много чего хочет. Хорошо еще, что Хорунжий из соображений секретности папку увез до следующего посещения. А то ведь дисциплинированный Гаврилин не взирая на страшные боли в героически простреленной и прорезанной груди, лежал бы и тупо пялился в интеллектуальные лица авторитетов. И, кстати, обидно. Первоначально, еще до того, как отношения с Конторой стали официальными, предполагалось, что он будет спасать отечество от врагов политических и, скорее внешних, чем внутренних. А с уголовниками…
В дверь постучали. Три раза, с небольшим интервалом, легко. Лизавета. Классная все-таки больница. Даже медсестры и те стучат перед тем как войти в палату. Это если вдруг больной займется чем-нибудь непотребным.
– Да, – сказал Гаврилин и скомкал одеяло на груди. Нельзя себе отказывать в маленьких радостях.
– Скучаете? – спросила Лизавета.
– Еще как!
– Тогда к вам компаньон.
– Неужели ваше руководство сжалилось и решило поставить сюда двуспальную койку? Тогда я буду требовать вашего назначения на вакантную должность ночной сиделки.
– Лежалки, – сказала Лизавета.
– О позе договоримся дополнительно, – с мечтательным выражением лица сказал Гаврилин.
– Ловлю на слове, – совершенно бесстыдно улыбнулась Лизавета, – а пока мы к вам подселим еще одного больного.
Лизавета подошла к пустовавшей до этого койке и сняла покрывало.
– А мне одеяло поправите, Лизонька? – спросил Гаврилин.
– Обязательно.
– Привет! – прогремело от двери.
– Вечер добрый, – ответил Гаврилин.
Ничего так напарник, уверенный в себе. Гаврилин ответил на крепкое рукопожатие, отметил, что сила у парня есть.
– Ты здесь давно? – спросил новенький.
– С первого января.
– С самого праздничка. И как здесь?
– Жить можно.
– А с кем?
– Чур, Лиза моя, – сказал Гаврилин и погладил Лизавету по руке, за что был награжден улыбкой и более длительным чем обычно, созерцанием колышущегося бюста.
– Это мы еще посмотрим, – заявил новенький, а когда совершенно довольная Лизавета вышла, примирительно сказал, – на чужих женщин я никогда не лез. Никита.
– Что? А, Саша, – Гаврилин еще раз пожал руку, – Гаврилин.
– Колунов.
– В детстве дразнили Колуном?
– Ничего подобного, – Никита засмеялся, – до сих пор с самого детства друзья зовут Клоуном.
Гаврилин тоже засмеялся. Слава Богу, теперь хоть будет не скучно.
– Тоже гепатитчик? – спросил Гаврилин.
– Ага, – Клоун ткнул пальцем себя в плечо, – навылет, огнестрельный.

Боль
Ни черта он не скажет. Даже если что-нибудь вспомнит. Следователю это было понятно с самого начала. Но обряд должен быть выполнен. Следователю было скучно, скукой сочились запотевшие окна кабинета, скука пропитала стены, оклеенные выгоревшими обоями. И голос свидетеля, музыканта из ресторана «Старая крепость» Сергея Головина, тоже был невообразимо скучен.
– В одиннадцать часов все началось.
– В двадцать три ноль-ноль? – переспросил следователь.
– Не, минут в десять двенадцатого. В двадцать три десять, примерно.
– Такая точность! – следователь изобразил на лице нечто вроде улыбки, и такое же подобие улыбки как в зеркале появилось на лице музыканта.
– В одиннадцать мы начали мероприятие. Рита чего-то там сказала праздничное…
– Рита – это…
– Наша танцовщица, Маргарита… тьфу ты… Зимина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15