Однако наступил момент, когда и добротная крышка, которую, к счастью, в Лилипутии мог поднять лишь я один, перестала удерживать миазмы в положенном им месте, и стоило мне её приоткрыть, как по всей округе подобием дурной вести разносилось зловоние, означавшее, что Куинбус Флестрин сел опростаться. Я не оговорился, сказав «к счастью», ибо первая же попытка очистить выгребную яму окончилась смертельным исходом для восьми из пятидесяти пяти мусорщиков, отряженных для исполнения этой обязанности, – четверо упали в нее и утонули, а четверо умерли от удушья прямо на краю ямы.
Это, кстати, и ускорило принятие мудрого решения – освободить меня от цепи, дабы я отправлял свои потребности вдали от города, то есть в трехстах моих шагах от места моего постоянного проживания. Подчас эти триста ежедневных шагов становились для меня поистине испытанием, если моя естественная нужда опережала мой торопливый шаг. Бывало, я не добегал до песчаного карьера, который мне определили для освобождения кишечника, или же добегал, но без специально сделанной для меня лопаты, которую мне надлежало каждый раз иметь при себе, – и тогда Его Величеству непременно приходила жалоба на меня. Избавление от продуктов жизнедеятельности человеческого организма в Лилипутии решалось иным способом, чем, скажем, в родной мне Англии, и только для меня из-за моих размеров было сделано исключение. Читатель, путешествовавший по Старому Свету, конечно, знает, какое зловоние царит у нас на городских улицах, особенно в кварталах бедноты, которая зачастую справляет свои естественные нужды прямо на мостовой. Но много ли отличаются от бедняков зажиточные горожане, имеющие средства для поддержания в надлежащем порядке своих выгребных ям? Ведь тому, что находится в последних, свойственны те же самые дурные ароматы, разве что скрываемые до поры, пока золотарь не остановит подле злополучной крышки своего запряженного в телегу с бочкой битюга. Да, мы чуть не забыли про лошадей, которые роняют на улицах и площадях наших городов груды навоза без всякого пиетета к нашим чувствам, руководствуясь лишь своими собственными животными побуждениями. Вот кто воистину свободен в исполнении требований своего кишечника. Иногда, застигнутый на улице Лондона или Бристоля спазмами в животе или коликами в кишечнике, я искренне жалел, что я не лошадь…
В Лилипутии же, повторяю, все было устроено совсем иначе – что у нас загонялось под землю, у них уносилось в небеса. Для этого в доме каждого лилипута было несколько десятков ночных ваз, во всяком случае, на одну персону их приходилось никак не менее дюжины. Вазы не опорожнялись, а закрывались плотно крышкой и выставлялись на балкон или на крышу под лучи солнца, которое в этих широтах было куда как щедро. То, что содержалось в вазах, быстро подсыхало, и к моменту, когда последние вазы в доме заполнялись до краев, первые были готовы к повторному употреблению, так как их содержимое уже представляло собой сухую консистенцию, которой можно было топить печи и камины. Этим здесь убивали сразу трех зайцев – обогрев жилищ в сравнительно холодное ночное время, поддержание в чистоте окружающего мира, а также превращение ненужного в полезное. А если кто и страдал от дыма, образовавшегося в результате сжигания лилипутских экскрементов, так лишь я один, поскольку таковой дым подхватывался воздушными потоками и проносился как раз на уровне моей головы, вернее – моего весьма восприимчивого носа. По этой причине во время прогулок по городу я старался не выпрямляться в полный рост, а слегка пригибался к земле, что горожане трактовали в свою пользу – как мою заботу о них, моих подножных ближних.
А вот история, которую вполне можно было бы отнести к разряду презабавных, хотя она и оставила в душе моей неприятный осадок.
Тот день ничем не отличался от предыдущих, да и вечер начался, как обычно, разве что число моих маленьких визитерок оказалось чуть больше, чем всегда, на что я поначалу не обратил внимание, а когда обратил, было уже поздно, потому что, разместившись в рядок на моем естестве, они довели его до состояния, из которого нет пути назад. И вот в такой момент мне бросилась в глаза некая странность – в ряду длинноволосых головок, чьи обладательницы устроили пляски на моем скакуне, обнаружилась одна коротковолосая. Я сразу же понял, что голова сия принадлежит лилипутскому мужчине, разбирательство с которым мне пришлось отложить на некоторое время.
Не буду утомлять читателя рассказом о нахлобучке, какую я учинил сему маленькому бедолаге, а поделюсь соображениями, на какие навел меня этот случай.
Явление лилипута-мужчины среди моих прелестниц шокировало меня до такой степени, что после этого в течение нескольких дней мое естество отказывалось принимать требуемые прелестницами размеры, ибо я вместо того, чтобы наслаждаться, поневоле со страхом искал среди обнаженных красоток какого-нибудь лукавого самозванца.
О существовании в Лилипутии того явления, которым более всего были отмечены наши мужские монастыри, мне, как помнит читатель, было известно и ранее. О нравах, царивших среди монахов, я был достаточно наслышан, и в связи с этим не раз задавался настоятельным вопросом – угодно ли Всевышнему укрощение естественных запросов нашей плоти ради безропотного служения ему? И что сильнее в нас – плоть или дух? И почему в нас ропщет то одно, то другое, будто мы не одно целое, а, по крайней мере, два? И кому тогда выгодно такое наше неравновесное несовершенство? Разумно ли убиение плотских желаний в постах и молитвах?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87