- Пусть орет. Ничего не
разберут, если записывают... Эй, вы! Все равно ни шиша не разберете! -
Железновский топнул ногой. - Так слушай ты, коротконожка с розовыми
крылышками! Слушай! Ты верно говоришь о ней и очень правильно реагируешь,
когда говорят о ней. Ты загораешься, глаза сверкают... Впервые твоей
женщине, ты это знай, нанес сильнейший удар этот твой С. Он все расписал.
Как по нотам. Знай, дело с Уставом - блеф. Самый настоящий фокус. Таких
фокусов много устраивал мой брат. С. устроил с помощью наших ребят этот
фокус с Уставом. Он увидел твою женщину...
- Брось выпендриваться! - крикнул я. - Рассказывай по-человечески.
Факты! Факты!
- Не ори, ты не генерал, а я не твой подчиненный. Лучше слушай.
Детали? Ты что, хочешь иметь их? Нарисовать? Их тебе преподнести на
блюдечке? Да нет фактов! Есть факт вырванных листиков. И больше ничего
нет. Пальцы? Отпечатки? Их тоже нет. Там хорошо поработали, чтобы наложить
пятно на тогда подполковника Шугова. Он ждал присвоения звания в том
месяце. Он... Слушай, он любил Лену. Любил по-настоящему. Не как мы. Мы
любим... на расстоянии. А он любил лицом к лицу. А ты не знаешь еще Лену!
Она - не из легких по характеру. Это - дерзость. Это - непредсказуемость!
- Ты говори о С.
- А чего говорить? Все с Уставом - фальсификация. Никаких листиков
Шугов из Устава не вырывал. И когда ему предъявили обвинение, он стал
спокойно защищаться. Он защищал себя и защищал жену.
- А при чем здесь она?
- С. далеко глядел. Он заставил вертеться на вертеле Зиновия
Борисовича Мещерского, отца Лены. С. записал ее в сионистки. Будто Лена
работает на разведку государства Израиль! Это за то, что Лена отказала ему
и не пошла к нему в постель. Шугов не знал этого. Он всеми средствами
защищался. Тогда - и правильно сделал - написал в Политуправление
пограничных войск КГБ прошение: разобраться с его судьбой и с судьбой его
жены. Он прямо указал на С.
Я глядел на Железновского, потускневшего, какого-то уже подержанного.
Почему он все это мне рассказывает? Верно ли, что Лена сейчас - любовница
С.? Что нужно Железновскому? У него всегда каждый шаг продуман. Он не
делает бесцельно ни одного шага.
- Ты не веришь мне, - уставился на меня Железновский. - Скажешь, что
я отказался от нее? И перекладываю на тебя всю борьбу с ним. Ты думаешь
так? Именно так?
- Я ничего не думаю. Я лишь прикидываю: а что теперь все это значит
для жизни нашей дело с листиками Устава? И что выйдет, если я даже кинусь
в борьбу с С.?
- Это уже серьезный разговор. С. поплыл на дрожжах... Снова поплыл. Я
знаю, что ты был у него. Не доверяй ему ни слова. Не доверяй вообще
плывущим на дрожжах!
- Но ты же плыл на дрожжах при, ну, скажем, твоим языком, знакомстве
с двойником Лаврентия Павловича, ныне приговоренного и расстрелянного по
всем строгим нашим законам!
- Э, друг! Есть разница. Я был молод, энергичен. И не я выступал
инициатором. Я был исполнителем. А С. - разработчик идей. Он же и их
прямой исполнитель. Сейчас мне жить нравится. Все пошло по накатанным
колеям. Я, к примеру, забыт и прощен. А С. сделает так, чтобы все снова
повернуть. Будет новая кровь, будут новые лагеря. А чтобы он не сделал
этого...
- Надо у него отнять женщину, которую ты из-за самолюбия не хочешь
оставлять старику? Это ты хочешь сказать?
- И это.
- Не ты вызволял сержантов. Вызволял их С., ты их в тюрьму загнал. И
я не буду воевать против него по твоей воле. Ты - это ты, а я - это я. Ты
еще у меня ответишь за железнодорожников, за Соломию Яковлевну Зудько, за
ее мужа Соловьева. Ты ответишь за то, что бил тогда пограничника Смирнова.
- Ну что ж! А я тебя за все, что ты сказал... Я тебя... Я тебя -
убью!
Железновский повернулся будто на строевом плацу. Четко пошагал. Потом
развернулся, поглядел на меня в упор:
- Ты - чокнулся. Я к тебе всегда шел... Шел очиститься. Ты же...
- Ты шел очиститься после того, как бил людей? А очищаться шел ко
мне? Придумывая при этом... Не дать ли и этому путевочку на тот свет?
Сколько же он обо мне знает! Он знает, как я пытал Соломию Зудько, никогда
не бывшую в лагерях и не приговаривавшую своих соотечественниц к
расстрелу! Она никогда не была похожа на ту, что стояла на фотографиях у
ямы, где совершался расстрел. Ты это знаешь. И знаю это я. Ты знаешь, что
ни один из железнодорожников не был врагом Родины, они не были и
диверсантами, в которые вы их со своим двойником записали!
Я что-то кричал еще, а он спокойно стоял у двери и сочувственно
смотрел на меня. Потом вздохнул и сказал на прощанье:
- Как трудно тебе, брат, жить на свете! Кричал бы уж только в
газетах... Ну чего надрываешься? Лучше бы вызволил Лену из объятий этого
любвеобильного старикашки. Женился бы на ней.
- А что же ты не женишься?
- Она не пойдет. Она знает мои проделки. Знает с тех пор еще... Тогда
на танцах она потому и выбрала тебя, а не меня. Она чувствовала: я тот,
ночной работник, который не любит отвечать, а любит спрашивать и
выведывать. Она это насквозь во мне уловила.
На второй день я позвонил С. Позвонил из сотки, из кабинета моего
друга, сделавшего бешеную карьеру и дослужившегося до заместителя
редактора "Известий". С. ответил тут же, четко, уважительно, с чувством
собственного достоинства.
- Здравствуй, здравствуй! - Он гудел весело и открыто, с какой-то
даже любовью ко мне. - Слышал! На прочуханке? Совещаешься?
Я засмеялся.
- Ну впитывай, впитывай все новое!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74