Общение облегчалось тем, что Сайрус А. Вильям бегло говорил по-итальянски, изучив этот язык в Гарварде одновременно с французским. Американец выразил желание поработать с одним из местных следователей уголовной полиции – с тем, чтобы изучить их методы решения задач, которые ставит перед ними случай. Через четверть часа несколько ошарашенный Анджело Алессандри убедился, что гость питает честолюбивый замысел реорганизовать итальянскую полицию вообще и веронскую в частности. Собираясь в недалеком будущем в отставку и не желая оставлять за собой в наследство истории, чреватой неприятностями, Анджело сдержался и не послал подальше представительного англосакса, но понятия не имел, как от него отделаться, как вдруг Бертоло, догадавшись о его затруднениях, подмигнул и предложил почтительно и робко:
– Может быть, господин директор, вы могли бы направить синьора Лекока к комиссару Тарчинини?
Алессандри чуть не спросил секретаря, не рехнулся ли тот, потом соль шутки дошла до него, и он просиял:
– Замечательная мысль, Бертоло! Синьор Лекок, я прикреплю вас к комиссару Тарчинини, нашему лучшему следователю. Вид его может вас удивить, так как я сомневаюсь, чтобы ваши полицейские хоть сколько-нибудь походили на Тарчинини, но не судите по наружности. Этот парень дьявольски хитер, и я думаю, он лучше всех сможет ввести вас в курс дела.
Директор снял трубку, вызвал контору Тарчинини и предупредил, что направляет к нему американца с солидными рекомендациями и что тот будет находиться при комиссаре столько времени, сколько найдет нужным, чтоб составить мнение о работе веронской полиции. Тарчинини выразил свое восхищение, и Алессандри поручил посыльному проводить синьора Лекока к комиссару. Когда дверь за посетителем закрылась, Эммануэле Бертоло фыркнул:
– Если позволите такое вульгарное выражение, синьор директор, вот будет потеха!
– Позволю, синьор секретарь, тем более что вполне разделяю ваше мнение!
И оба разразились смехом, который, поскольку дело было в Италии, пробежал всю восходящую и нисходящую гамму без единой фальшивой ноты.
* * *
Войдя в контору Тарчинини, Лекок приостановился, спрашивая себя, не жертва ли он галлюцинации. Едва он переступил порог, как невысокий толстяк с курчавыми волосами, с торчащими нафабренными усами, с огромным перстнем с печаткой на правой руке, с кольцом, украшенным ярким камнем, на левой, одетый в изысканнейший черный костюм, строгость которого умерялась белизной пикейного жилета, обутый в ослепительные лакированные туфли с гетрами незапятнанной же белизны, в пышном галстуке, сколотом чудовищной подковой, на которой сверкали три-четыре жемчужины, и в тугом воротничке поспешно поднялся из-за конторки, чтобы кинуться к нему с распростертыми объятиями, хлопая по плечам, пожимая руки с таким волнением, восторгом, воодушевлением, что Сайрус А. Вильям испугался, как бы этот шут не вздумал его поцеловать. Холодным, строгим голосом бостонца, блюдущего британский этикет, он осведомился:
– Комиссар Тарчинини?
– Весь к вашим услугам! Для меня величайшая честь и радость принимать вас, предложить вам мою дружбу и торжественно заявить: вы можете во всем рассчитывать на вашего друга Тарчинини, который отдаст за вас жизнь, если в этом будет необходимость! Сигару?
– Спасибо, я не курю.
– Как, неужели? Мне говорили, что американцы эксцентричный народ, но... не курить! Как же вы коротаете время?
– Мы работаем, господин комиссар.
– Да; ведь я тоже работаю, но это не мешает мне курить! Ладно, в конце концов, дело вкуса, а? Садитесь, прошу вас!
Лекок был чуть ли не перенесен в кресло перед столом, а хозяин вернулся на свое место. Пока комиссар раскуривал сигару, американец пользуясь паузой, представился:
– Меня зовут Сайрус А. Вильям Лекок.
– Я знаю, знаю...
– Вы меня знаете?
– Виноват?
– Я имею в виду – вы слышали обо мне до нашего знакомства?
– Я... нет. А должен был?
– Дело в том, что я написал несколько работ по уголовному праву...
– О, я, знаете, кроме наших поэтов и Шекспира, мало что читаю.
– Но я не думаю, чтобы поэты или даже Шекспир могли оказать вам большую помощь в расследовании преступлений?
– Ошибаетесь, синьор, ведь мотивом преступления почти всегда бывает любовь. Мы живем, чтоб любить, быть любимыми или страдать от несчастной любви, а здесь – более, чем где-либо!
– Почему?
– Как почему? Потому что это Верона!
– Ну и что?
В первый раз комиссар выразил замешательство.
– Так ведь Верона...
Непонимание американца смутило Тарчинини, и почти шепотом он сказал:
– Но, господин Лекок... Ромео? Джульетта?
– Ромео?.. Ах, да! Шекспир, не так ли?
Итальянец, казалось, испытал некоторое облегчение. По-видимому, он испугался было, что этот заатлантический гость никогда и слыхом не слыхивал о знаменитых влюбленных.
– Шекспир и Верона.
Теперь улыбнулся Сайрус А. Вильям.
– Но позвольте, комиссар, это же театральные персонажи?
– Неправда! Они живы, вечно живы, и окажись вы сегодня вечером, на склоне дня, в каком угодно квартале нашего города, вы увидите бесчисленных Джульетт, спешащих на свидание с бесчисленными Ромео. У нас, синьор, все дышит любовью, и если у вас горячая кровь, чувствительное сердце и хоть капля воображения, пройдитесь по самому узкому, самому темному переулку, и, ручаюсь вам, вы встретите две чарующие тени, которые веками волнуют Верону: Ромео и Джульетту!
Тарчинини умолк, чтобы перевести дух, а Сайрус А. Вильям пожал широкими плечами:
– Нелепость!
– Это жизнь стала бы нелепостью для нас, жителей Вероны, если бы мы перестали верить в бессмертие Ромео и Джульетты!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52