– Что вам угодно?
– Нельзя ли повидать синьору Фотис?
– Войдите, я сейчас доложу.
Она провела их в маленькую гостиную, заставленную мебелью начала века. Сайрус А. Вильям сразу же заметил висящую на стене гравюру, которая взволновала его, несмотря на ужасное качество печати, потому что такая же была у него в детской. Там была изображена вызывающе элегантная женщина, опоясанная бросающимся в глаза золотым поясом, от которой прохожие презрительно отворачивались, тогда как в другом углу гравюры бедно одетая молодая вдова, держащая за руку ребенка, принимала изъявления всеобщего уважения. Заинтригованный Тарчинини вывел своего спутника из задумчивости:
– Что вас заворожило, синьор?
Американец указал на гравюру:
– У меня такая когда-то была...
Они одновременно обернулись, услышав приятный голос:
– Чем могу служить, синьоры?
– Синьора Фотис?
Она кивнула. Высокая, тонкая, подчеркнуто строго одетая, Лидия Фотис была само изящество, а ее ласковые, как это бывает у близоруких, глаза выражали неисчерпаемую доброту. Тарчинини низко поклонился, и в первый раз Лекока это не покоробило.
– Мы бы хотели поговорить с вашей подругой, синьорой Росси.
Она как будто на мгновение смутилась, что не ускользнуло от следователей.
– Моей подруги здесь нет.
– Да? Нам сказали, что всякий раз, как ее муж уезжает, она перебирается к вам, чтобы не оставаться одной.
Синьоре Фотис было явно не по себе.
– Кто вы, синьоры?
– Мы из полиции, синьора.
– Из полиции? Мика что-нибудь натворила?
– Вы говорите о синьоре Росси? Нет, успокойтесь... Мы только должны поставить ее в известность, и как можно скорее, о... ну, короче, о несчастном случае с ее мужем.
– Боже! Он ранен?.. Опасно?
– Очень опасно, синьора, и поэтому...
– Мика, в сущности, хорошая девочка, но она всегда была так избалована...
Тарчинини мягко прервал ее:
– Что, если вы нам скажете, где она сейчас?
– Я...я не знаю.
– Послушайте, синьора! Она в самом деле пришла сюда вчера вечером?
– Да, но...
– Но?
Она, видимо, с величайшим трудом пересилила себя и ответила, краснея:
– Она здесь не ночевала.
– Вы бы лучше сказали нам, где она провела ночь?
– Не знаю...
В этом разоблачении американец увидел подтверждение своей версии. У Мики Росси был любовник, и ее муж, не в силах вынести этого, застрелился. О чем еще хлопочет Тарчинини? Без сомнения, зациклившись на своей версии убийства, он никак не может выбросить из головы эту нелепицу!
– Понимать ли ваши слова так, синьора, что ваша подруга не была верна своему мужу?
– Это был брак по расчету... Эуженио не был красавцем, но хорошо зарабатывал...
– Она придет к вам или домой?
– Думаю, что ко мне.
– Будьте так добры, передайте ей, как только ее увидите, чтоб она немедленно явилась в уголовную полицию, где ее ждут.
– Уголовная полиция?
– Муж вашей подруги умер, синьора. По-видимому, это самоубийство. Нам необходимо разрешение на вскрытие.
– Это невозможно!
– Что невозможно?
– Росси не мог покончить с собой!
– Вы его хорошо знали?
– Я не знала его...
– Вы его никогда не видели?
– Никогда... Я понимаю, это выглядит странно, но Мика не настаивала на нашем с ним знакомстве, а мне было бы тягостно завязывать дружеские отношения с человеком, которого... которого я помогаю обманывать... в некотором роде. Но Мика мне часто говорила, что ее муж глубоко религиозен, и поэтому я не верю в самоубийство. Он не мог решиться на такой грех!
– Можно ли знать наперед, синьора, кто на что способен?
Глава III
Ромео Тарчинини тщательно вытер усы и подбородок, отхлебнул изрядный глоток кьянти и, снова наведя красоту, спросил:
– Ну, синьор Лекок, что вы думаете об этих scaloppine alla fiorentina?
И Сайрус А. Вильям обнаружил, что не только съел две порции эскалопов по-флорентийски, но и помог своему спутнику осушить бутылку кьянти, стоявшую перед ними. Американец чувствовал – с тех пор, как они вышли от очаровательной вдовы Фотис – что в самой глубине его существа происходит какая-то таинственная алхимия, природу которой он не без тревоги пытался понять. Сам не узнавая своего голоса, он услышал, что отвечает:
– Превосходно... но я бы еще чего-нибудь выпил, страшная жажда!
Это пожелание, казалось, преисполнило комиссара радостью, и он немедленно казал официанту бутылку Malvasia di Lipari с макаронами на закуску. От этого крепкого вина кровь бросилась в голову Лекоку, а воспоминание о трезвом Бостоне расплылось в золотом тумане мальвазии.
Пытаясь побороть дрему, смежавши ему глаза, Сайрус А. Вильям счел своим долгом вернуться к интересующей его проблеме:
– Синьор комиссар, вы правда уверены, что Эуженио Росси убили?
– Да.
– И вы отвергаете версию о самоубийстве?
– Да.
– Почему?
– У самоубийц не такие лица.
– Так вы считаете, что у тех, кто хочет умереть, особые лица?
– Да, синьор, Вот у вас, например.
Сайрус А. Вильям подскочил.
– У меня? Что за мысль?
– Вы печальны, синьор, а только печальные люди кончают самоубийством.
Американец рассмеялся так, что остальные посетители ресторана разом обернулись, убежденные, что в зал зашла лошадь.
– Но я не печален! Просто я серьезно смотрю на жизнь.
– И что вам это дает?
– Но... но... нет, Тарчинини, вы меня поражаете!
– Я вас поражаю потому, что заставляю взглянуть правде в глаза! Печальны, да, вы печальны, amico mio, и таким вы останетесь до конца ваших дней, разве что...
– Разве что?
– Разве что вы встретите любовь!
– Но я ее уже встретил!
И Лекок дал весьма лестное описание Валерии Пирсон. Он вложил в него весь пыл, на какой был способен, но, казалось, не убедил своего собеседника.
– Вы как будто мне не верите?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52