Переход в третье или, скажем, восьмое пространство недостижим сейчас даже для неопознанных объектов. Так мне кажется. Это другой уровень, уровень богов, они же ещё не боги. Ну, и я верю ещё в десять пространств, в этом я никого не повторяю. Ясно я выразился?..— Да, вполне. Но по сравнению с нами они все же боги, если они существуют.— Они существуют. По сравнению с нами… пожалуй. Если быть честным, меня сейчас переход в сопряжённое пространство интересует больше, чем сам Асгард. Но я не могу рассказать вам об этом переходе, хотя я близок к решению… это нужно показать!— Как же быть с физиками? Неужели вы надеетесь, что они вас поддержат? Их-то Асгардом не заинтересуешь. Им надо показать именно переход в сопряжённое пространство. Иначе ни гугу! Понимаете?— Понимаю, Вера, понимаю… Вот именно ни гугу. Однажды я имел честь говорить с настоящим крупным физиком. Как только идём по его текстам, статьям, выводам, он молодцом, как переходим на тему о пространствах — он на глазах вянет, точно гладиолус без полива.— Что-нибудь доказать удалось?— Доказать? Вы так спрашиваете, что я ловлю себя на тоске по прошлому. Тогда, в прошлом, я должен был что-то доказать ему, ну хоть самую малость. А вот появись он сейчас — я бы завял быстрее его. Потому что невозможно. Я этому физику самым деликатным образом, чтобы он не почуял подвоха, задал вопрос, который якобы мучил меня с детства. Можно ли с помощью увеличительного стекла рассматривать отражённый в зеркале кончик собственного носа? Не улыбайтесь, Вера, вопрос был для него роковым испытанием. Как я это понимаю, конечно. Представьте себе, он не смог на него ответить! Тёр и надувал щеки старый квантовый волк, а понять ситуацию с зеркалом не смог. Стал таким серьёзным, бледным, сказал что-то о длине носа, но я тут же дал возможность ему решить другую задачу: все то же, увеличительное стекло, зеркало, но вместо носа нужно рассмотреть получше родинку на собственной щеке. Опять молчок. Мы сухо распрощались.— Можно рассмотреть родинку, а?— Можно. Дело ведь не в этом, а в том, что видный физик даже не смог в уме построить схему этого несложного опыта. Плавал, как студент. Это не злорадство, Верочка, ни-ни! Я это спрашивал после его вопросов о квантовых джунглях и тоннельных переходах. Но на его вопросы мне удалось ответить. Кстати, о родинках… В Индии никто не делает секрета из таких происшествий. Совсем недавно пятилетний Торан, деревенский мальчуган, заявил своим родителям: «Я — Суреш Варма, владелец магазина радиотоваров в Агре. Мою жену зовут Ума, у нас двое детей!Однажды я возвращался из магазина на автомобиле, — продолжал Торан. — Подъехав к дому, я дал гудок, чтобы Ума открыла ворота. Вдруг появились двое с пистолетами. Они бежали к моей машине. Раздались выстрелы, одна из пуль попала мне в голову…»Родители съездили в Агру. От их деревни до Агры тринадцать километров. Там выяснилось, что Суреш Варма действительно погиб пять лет назад. Его убили точно так, как рассказал мальчик, и его вдову действительно зовут Ума. На её руках осталось двое детей. Понятен интерес Умы к Торану. Вместе с родителями погибшего Суреша Вармы она посетила деревню. Торан узнал гостей. Спросил, где его «фиат». Был огорчён тем, что автомобиль продан. В Делийском университете нашли рубец на правом виске Торана. Именно в это место угодила пуля, когда грабители стреляли в Суреша Варму. Это стало ясно после ознакомления с результатами вскрытия тела покойного. Выяснилось почти экзотическое обстоятельство: пуля прошла в мозг, рикошетировала от черепной коробки и снова вышла наружу над правым ухом. Именно здесь, над правым ухом, у Торана была родинка. Итак, родимые пятна — не случайность. Мне пришло в голову, что если это так, то опасно их трогать, сводить и вообще обращаться с ними легкомысленно. Не все они, правда, обязаны своим происхождением таким вот случаям.— Вы знаете, как люди строили высокую башню и творец рассыпал и смешал языки?— Наслышан.— Ну а мне кажется, что это истина рассыпана, как Вавилонская башня. Остались её осколки, кусочки, крошки, рассеянные по разным местам. В каждом учении — частица её, одна крошка или осколок.— Потому-то любое учение не объясняет и даже не пытается объяснить большую часть известных фактов. Просто отрицает. Одно учение или теория вычёркивает девять десятых того, о чем писали и говорили люди разных эпох и стран, другая система оставляет другие десять процентов, третья — всего пять. Остальное объявляется случайностью. Но пользуются и традиционной формулой: кто думает иначе, тот умалишённый. О бессмертии души говорили всегда. Рослые длинноголовые кроманьонцы Европы, первые разумные люди планеты, превосходившие современного человека ростом и объёмом мозга, создавшие письменность, искусство, музыку и музыкальные инструменты, погребали своих умерших предков так, что нет сомнений: они знали о вечности души. Фракийцы, от которых греки переняли множество мифов, верили в то, что казалось простым фактом кроманьонцам. Основу некоторых римских легионов составляли как раз фракийцы— против них было трудно воевать из-за особенностей их веры. Арии Средней Азии примыкали к ним по своим убеждениям. Но вера эта ослаблялась. С ней произошла та же история: она рассыпалась в конце концов. Остались крохи, осколки, на которых танцуют победный танец иные динозавры-академики, каждый день оповещая мир о том, что сырая вода вредна, человек смертен, а дважды два — четыре. На самом же деле человек бессмертен, но ему самому не дано это заметить. Бывают счастливцы. Американец Кейс вспомнил как-то при свидетелях эпизод из прошлой жизни своей души:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90