Значит, отбить их совсем не просто — эту арматуру надо еще отпилить ножовкой. А потом реставрировать в местах повреждения. Взгляните: на плече, где стоял кувшин, и на руке этой дамы не видно никаких следов повреждения.
— Что же это должно означать? — спросил Коробейников, удивленный наблюдательностью оперативника.
— Только то, что скульптуры не повреждались в припадке гнева, а умышленно, целенаправленно изменялись.
— А зачем?
— Не знаю. Наверно, кому-то не правились все эти скульптурные украшения. Возможно, у этого заслуженного деятеля искусств есть соперники в творческом плане… Возможно, мы имеем дело с редким преступлением на почве разного понимания изобразительного искусства… Моцарт и Сальери? Как вы думаете?
— Спросите лучше у него, — ответил Коробейников. О Моцарте и Сальери он никак не думал, зато сразу вспомнил недовольного бородатого ученика.
Оперативник отправился на розыски заслуженного деятеля искусств, а Коробейников побрел на пляж. Что делать на пляже под дождем, он не знал, но ему хотелось побыть одному. Там не было ни души — пустой пляж с коркой мокрого песка после ночного ливня, лодки, накрытые брезентом, да фонарь мигал над будкой лодочника, ожидая короткого замыкания.
Непорядок!
Коробейников уже собрался выключить фонарь, как вдруг увидел, что из-под брезента ближней лодки выглядывает… планетная структура.
В лодке лежали отбойный молоток, кувшин, планетная система и энциклопедия на букву «П».
Коробейников опустил брезент, выключил фонарь и вернулся в санаторий к статуям.
Он внимательно разглядывал их. Статуи изменились… как он раньше этого не замечал? Левая рука шахтера без молотка торчит так, будто он что-то выпрашивает или жалуется на жизнь. Хлопец-ядерщик без своей структуры выглядит совсем неестественно… Коробейников готов поклясться, что этот парень выдвинул немного вперед левую ногу, чтобы изменить неудобную позу и не упасть с пьедестала. А выражение лица у девицы в самом деле изменилось — удивительно, что заслуженный деятель этого до сих пор не заметил.
Коробейников вообразил себя на их месте — как стоял бы он голым на пьедестале в неудобной позе, как хотелось бы ему зашвырнуть в кусты эти молотки, кувшины и атомы, как хотелось бы поразмяться и приодеться, как рыскал бы он по санаторию в поисках одежонки и развлечений — и обязательно заб— рался бы в библиотеку! — как визжали бы собаки при виде оживших статуй и как под утро приходилось бы лезть на пьедестал и принимать вечную позу.
Эти фантазии преследовали его весь день, как надоедливый дождь. Он шел на обрыв и осматривал пляж… ни варваров, ни вандалов там не наблюдалось. В оживающие статуи, понятное дело, он не мог поверить, зато верил в хулиганов, разрушающих памятники. Он решил устроить в лодочной будке ночную засаду — если хулиганы припрятали в лодке свою добычу, то они к ней должны вернуться.
«Я их лично поймаю и привлеку к уголовной ответственности! — думал Коробейников. — Я их научу искусство любить!»
Ехать домой, чтобы потом возвращаться, не хотелось. Он позвонил жене, а потом весь вечер бродил в треугольном бре— зентовом плаще вокруг скульптур и подозрительно разглядывал всякого, кто к ним приближался.
Какой-то молодой кандидат паук проходил мимо девицы, остановился, закурил и принялся ее разглядывать.
— Проходи, чего уставился? — сказал ему Коробейников. — Никогда не видел?
— Дед, что с тобой?! — весело изумился кандидат наук. — Ты откуда такой взялся? Из какой эпохи? Я тут стою, понимаешь, и облагораживаюсь искусством, как вдруг выползает какой-то динозавр и спрашивает, чего я тут стою.
«В самом деле, — смутился Коробейников. — Человек облагораживается, а я на него рычу».
— Вот вы, извиняюсь, ученый человек, да? — примирительно спросил Коробейников. — Тогда объясните мне про атомы. Они что, везде одинаковые?
— Обязательно.
— И в камне, и в живом теле? — уточнил Коробейников.
— Обязательно. А в чем дело?
— Выходит, камень может ожить? Вот, к примеру, эта статуя… вы не смейтесь… она может ожить?
— Ожить? — переспросил веселый кандидат наук. — Отчего же не может? Может. Были даже исторические прецеденты. Например, у скульптора Пигмалиона…
Коробейников затаил дыхание.
— …который проживал в Древней Греции, однажды ожила мраморная статуя по имени Галатея. Под воздействием любви… Знаете, есть такое сильное чувство. Факт. А статуя Командора у Пушкина?
— А что с ним случилось? — жадно спросил Коробейников.
— С кем?
— С Командором… С Пушкиным я знаю.
— Ожил Командор. От ревности. Тут все дело в биополе. Сильное чувство порождает сильное биополе, и тогда оживают даже камни. Или возьмем портрет Дориана Грея…
— Портреты, значит, тоже?! — восхитился Коробейников.
Кандидат наук задумался.
— Нет. Портреты оживать не могут. У них нет третьего измерения. Портреты — нет, а статуи — могут. Это не противоречит законам природы. Вроде давно доказано, что живое возникло из неживого. Более того, это не противоречит современному научному мироощущению.
— Значит, не противоречит? — обрадовался Коробейников.
— Не противоречит.
— Спасибо за консультацию!
Когда поздним вечером дождь наконец прекратился и отдыхающий народ со всего санатория потянулся в летний кинозал смотреть на разбушевавшегося Фантомаса, Коробейников прихватил одеяло, спустился на пляж и спрятался в лодочной будке. На него упало весло, перед ним в темноте плескалось Черное море, а сверху из санатория доносились отчаянные вопли Луи де Фюнеса. Под плеск волн и доносившиеся вопли он уснул.
Проснулся он, когда Фантомас кого-то душил.
1 2 3 4 5