- Вот я и говорю. Верно вы подметили, что я не по годам большой, серьезный. А все Угрюм-река с тайгой наделала. Ужасно было трудно! Под конец прямая гибель подошла, а умирать - тяжко. Потом уж махнул рукой, занемог, есть нечего, холод.
Даже не хотелось ни о чем думать. А главное - холодно. Уж очень холодно. Бррр!.. Прохор весь вздрогнул и придвинул стул к огню.
- Бедный мальчик! Мне вас жаль.
- И странные сны мне снились. Голова, что ли, так устроена у меня. Очень странные. И страшные. В особенности последний.
- Какой же? Опять свою Синильгу видели?
- Да. Ее.
Нина задумалась, потом сказала:
- Повторите еще раз, как вы нашли ее гроб. И вообще про всю ту ночь. Я очень люблю страшное. Только не торопитесь.
Припоминая подробности, а то и просто выдумывая, чтоб постращать Нину, Прохор шаг за шагом снова пересказал ей о своем походе с Фарковым к могиле шаманки - лунная ночь, висячий гроб, черная коса, - о своем бегстве, о том, как вслед им слышался свист и шепот мертвой Синильги: «Бойе, поцелуй меня!»
Нина вздрогнула, перекрестилась:
- Какой ужас!..
- И в ту же ночь я видел сон. Все красное-красное, и - поцелуи… - Прохор говорил тихо, прислушиваясь к своим словам. - А потом другой сон, белый: девушку видел, одну знакомую крестьянку, Таню…
Нина в глубокой задумчивости глядела на огонь. Полумрак комнаты колыхался и что-то шептал вместе с пламенем. В темных углах неясная тишина стояла, и чудилось Нине, что там прячется душа Синильги, мрачная, неспокойная… Вот она, вот она идет.., и Нина вскрикнула.
- Барышня, что вы? Ведь это я. - Кухарка неслышно, по-кошачьи мягко ступая, прошла мимо них с клюкой и стала ворошить жаркое золото углей.
- Какая вы пугливая, - сказал Прохор.
- Нервы у меня… У нас в гимназии девчонки озоруют по ночам. Спиритизмом занимаемся, духов вызываем… Вот и…
- А я хотел вам рассказать еще кое-что. Пострашнее!
Нина огляделась кругом, прислушалась - за окном высвистывала метель и лизала темные провалы стекол.
- Зажгите лампу. Я не могу в темноте быть. Розовый абажур сильной лампы приблизил, вызвал из мрака темные углы. В углах спокойно, пусто.
- Подбросьте дров, озябла я. - Нина натянула на плечи шаль и плотней уселась в мягком кресле. - Это очень интересно. Ну, я слушаю, - проговорила она почти шепотом. Лицо ее побледнело.
Прохор смутился и беспечным голосом сказал:
- Нет, я лучше расскажу вам про одну молодую вдову-тунгуску… Очень смешной случай… Как-то старик тунгус завел меня к себе…
- Однако какой вы бабник! - слегка пристукнув каблуком, с брезгливой гримасой сказала Нина. - Вдова, Таня, еще про какую-то Анфису говорили…
- Это наша очень хорошая знакомая, очень красивая, в селе у нас, - голос Прохора дрогнул. - Я о ней не думаю. Мне Синильга подсказала про нее в последнем сне. Я даже не знаю - это, может, и наяву было.
- Я еще раз хочу услышать: как вы спаслись? - Извольте. - Прохор нервно вычиркнул спичку и закурил. - Я умирал. Помню, как шарахнула буря, сразу, вдруг. Нашу палатку отбросило. Вихрь срывал с меня шубу. Вихрь крутился белый, белый, холодный… Я высунул голову, и вдруг что-то сверкнуло перед самыми глазами, как огонь, как молния. Кто-то дыхнул на меня и с криком, ужасным таким, звериным, кто-то опрокинулся и закувыркался. Это Ибрагим закувыркался, в руке у него кинжал. Я знаю. Хотя он не сознается. И почему он закричал - не говорит. Вам тоже не скажет, лучше не сердите его, не спрашивайте… - Прохор порывисто курил, жадно глотал дым и с шумом выдыхал его клубами. - Потом вдали затявкали собаки. Я думал, опять волки это. Нет, собаки, и представьте - ездовые: шли на ярмарку, к озерам, якуты. Взяли нас. Так мы спаслись от смерти. Впрочем, я вам говорил… И вот не могу сообразить, не могу вспомнить - очень болен был, расстроен - до этого или после, а может, и в это время я видел Синильгу. Помню, кружилась, пела, била в бубен свой. И много-много о чем-то говорила. Все забыл.
Оба долго сидели молча. Потрескивали дрова в печи, мурлыкал кот.
- Вот и все мои приключения, - вздохнув, сказал Прохор.
Нина поняла, что ему тяжелы воспоминанья. Ей захотелось ободрить его, но не знала как, какими словами. Она достала из сумочки карамельку.
- Нате, шоколадная. После горького - хорошо. Прохор рассеянно положил карамельку в рот, сказал:
- Ерунда!
- Что?
- Синильга. Настоящая чушь. Первый раз - объелся. А под конец - хворал. Тоже разная чертовщина грезилась. Бред. Например, будто медведь отгрыз мне голову, а у меня новая выросла, львиная. Я задрал медведя и достал свою голову, только уж с бородой и всю в слезах. Когда проснулся, я действительно заплакал… Мать вспомнилась. А кругом был холод, безлюдье. И никакой надежды на спасение. Вот, Ниночка, хорошая моя… Вот… А мертвые никогда не ходят.
- Ходят. Не тела, а души. Это называется метафизика. Нет, виновата, мистика. Да, кажется, мистика, а может по-иному. Я читала Фламмариона «Пожизненные призраки» - там очень много разных случаев с покойниками. Еще у Крукса…
- Ерунда! - отрывисто сказал Прохор и резко швырнул окурок в камни. Нина показалась ему в этот миг маленькой. «Да, я мужчина, а ты баба», - самодовольно подумал он.


***

- Яков Назарыч, вы еще не спите, можно к вам? - постучался Прохор в дверь комнаты хозяина.
- Входи, братец, входи без церемоний. Ты как родной мне, все едино. - Он сидел в халате у огромного письменного стола, заваленного конторскими книгами, бланками, образчиками товаров, и брякал на счетах. Был поздний вечер.
- Я послезавтра уезжаю.
- Ну, что ты! Гости знай…
- Пора уж. Не отпустите ль вы мне, Яков Назарыч, товару в долг тысячи на полторы, на две?
- Куда тебе? - прищурился на него купец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49