) прекратят помощь белым частям, тогда проведенное с
таким трудом кольцо, сдавливающее Красную Россию, лопнет". Вы, конечно,
понимаете, товарищ, что это за кольцо такое?
- Понимаю, - сказал Николай, и его сердце сжалось.
А брат писал, что по соседству с ними, в имении Мусиной-Пушкиной, те-
перь квартирует штаб тыловых частей Северо-Западной армии, что во главе
штаба - генерал Верховский, расслабленный, бесхарактерный старик. "Милый
Коля... Мне надо бы повидаться с тобою и переговорить об одном деле с
глазу на глаз". Юношу это заинтриговало. Он все выбирал время, чтоб пое-
хать к брату, а кстати навестить старого Яна и сестру Марию - лишних ка-
ких-нибудь верст пять. Мария Яновна! Николай очень часто вспоминал о ней
с нежной благодарностью. И вот, после письма брата, у него что-то прояс-
нилось в душе, вдруг раздвинулись какие-то забытые туманы - далекий
бред, скрип повозок, перебранка, ночные костры в лесу и ясный образ, об-
раз быстроглазой Вари, резко и четко впервые поднялся из спящей памяти.
Варя! Варвара Михайловна Кукушкина!.. И ее сестра, и их отец... "Трех,
трех!" И от'езд верхом в сопровождении Вари, и этот их курносый парень
Иван в рваном полушубке... Так? Ну, конечно, так. Ясно все и четко. Где
же ты, Варя? Может быть, сестра Мария знает о тебе? В Юрьеве? Твой отец,
наверно, променял свои стада на золото и благодушествует там? Или, быть
может, веселящийся Париж закрутил тебя, как перышко? - Ага! До востребо-
вания... И юноша, удивляясь тому, что так все вдруг чудесно и легко при-
помнил, написал Варе трогательное письмо. Сердце его ныло, как пред
большой бедой, из глаз капали на бумагу слезы. Нервы? Нет. А страшная
тоска, душевная пустота и одиночество. И так захотелось быть возле нее,
возле Вари, слышать ее голос, обворожительный и ласковый, захотелось ви-
деть свою мать, своего отца, Марию Яновну, и нежданно в мыслях - само-
вар, свой, домашний, с помятым боком, за столом отец и мать и... Варя.
"Вот моя невеста... Мы вместе с ней страдали на чужой земле. Она спасла
мне жизнь". - "Очень приятно", - говорит мать. Но это не Варя Кукушкина,
это сестра Мария, краснощекая, светловолосая и полная красавица-эстонка.
Николай Ребров бросил перо и вытер слезы. Он завтра же с вестовым пошлет
письмо. Но вряд ли дойдет оно до Вари. Неужели не дойдет? Эх, чорт...
Он свернулся под одеялом, - покойной ночи, дорогая Варя, покойной но-
чи! - сверху накинув шинель: нервная дрожь не давала ему уснуть. Ночные
часы шли, как скрипучие колеса: кто-то кашлял, скрежетал зубами, чья-то
сонная рука чиркнула спичку и пых-пых голубой дымок. Это Масленников. И
вновь тишина, и та же дрожь. Лохматый прапорщик храпит, но ухо свое ос-
вободил от пряди густых поповских косм и чутко насторожил его к окну. За
окном мороз и ночь. Стекла расписаны морозом, и морозный месяц серебрит
узор. Да... Варя не в Париже, не в Юрьеве. Варя умерла, отец ее погиб,
его дочь - белокурая Ниночка, погибла. Какой ужас... какой кошмар...
Только лает их пес Цейлон... Вот он скребет в дверь, вот он стучит лапой
в окно, и головастая тень потушила на стекле серебряную роспись.
Николай Ребров не видит - глаза полузакрыты, а чувствует: заскрипела
койка, легкий ответный удар в раму, чьи-то шлепающие по полу босые шаги.
- Вы, Ножов?
- Тсс... Тихо...

* * *

Масленников и другой писарь Онисим Кравчук, жирный хохол с красным
губастым ртом устраивали вечеринки с плясами. Писарей восемь человек,
приходили со стороны солдаты и две-три эстонских дамы. Играли на двух
гитарах и скрипке (Онисим Кравчук), отплясывали польки, вальсы, а в пе-
рерывы - щупали эстонок. Окна завешивались шинелями. На улице дежурил
младший писарь. Оскорбленные эстонцы пронюхали про вечеринки и пожалова-
лись начальству. Очередная пирушка была разогнана. Писаря об'явили эс-
тонцам войну, но сами же первые и попали в переделку. Масленникова и
Кравчука, возвращавшихся в пьяном виде из гостей, хорошо вздули эстонцы:
Масленникову подшибли оба глаза, Кравчуку разбили нос.
- Нехай так, - похвалялся потом Кравчук. - Я ж ему, бисовой суке, вси
нози повывихлял... О!
Из-за эстонок дрались между собой и солдаты. Как-то пьяная компания
солдат бросилась трепать вышедшего из шинка в вольной одежде человека. К
удивлению солдат - вольный человек оказался офицером. Как? Офицера?!
Офицер осатанел, скверно заругался и стал стрелять. Солдаты разбежались,
отругиваясь и грозя:
- Пошто в шинок ходишь?! Пошто не в форме?!
- Мы, ваше благородие, за чухну приняли.
- Постой, бела кость! Обожди... Всем брюхо вспорем!..
- Куда вы нас, так вашу, завели?! Жалованье не выдаете, наши денежки
пропиваете...
- Теперича мы раскусили, за кого вы стоите... Чорта с два за учреди-
ловку!.. За царя да за помещиков...
Скандал до главного начальства не дошел. Но главное начальство заме-
чало, что армия начинает "разлагаться". Меры! Какие ж меры? Как поднять
дисциплину, ежели почти все офицерство впало в злобное уныние от неудач-
ного похода, предалось кутежу и безобразиям? Кредиты иссякли, паек уре-
зан, жалованье выплачивается неаккуратно, а с нового года возможен рос-
пуск армии, если наши дипломаты не сумеют урвать добрый куш там, в вер-
хах, на стороне.

* * *

- Это что у тебя, Масленников, с глазами?
- Корова, ваше благородие...
- Что ж, задом?
- Сначала задом, потом передом...
Бледные губы ад'ютанта задрожали, но он сдержался и, бросив бумажку,
приказал:
- Переписать. Наврал.
А тот побитый, щупленький, из какой-то бригады, офицерик подвязал
платком скулу, конечно - флюс - и чуть-чуть прихрамывал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43