Не знали мы.
- Стойте! Пошто вы забираете? - растерянно забасил Лука. - Ведь это
втулки к колесьям... А это коса... В деревню несу, к себе. У нас дома
нет ничего...
Перетрясли оба мешка Луки и свалили к себе в сани все его добро. Лука
клял эстонцев, лез в драку, но каждый раз кидался в сторону от дула ре-
вольвера.
- Рыбаки! Вы-то чего смотрите?! - взывал он, хрипя.
Рыбаки долбили лед. Вялый и болезненный прасол Червячков стал
раз'яренной кошкой: визжал, грыз насильникам руки, лягался, из его раз-
битого лица текла кровь.
- Ради всего святого! Это подарок... память о друге... - тщетно умо-
лял Николай Ребров.
Перстень и часы, блеснув золотой рыбкой, нырнули в эстонский карман,
как в омут. Отряд уехал. Николай дрожал и готов был разреветься.
- Плюнь, - подошел Сидоров. - Лишь бы живу быть.
Николаю не жаль ни перстня, ни часов, его мучило насилие, грубость,
унижение человека человеком.
- Ах-ах-ах-ах, - бросили работу, враз заговорили рыбаки.
- Эх... Такую тяготу люди взяли на себя: народ на народ пошел, брат
на брата, - душевно сказал старик-рыбак, он заморгал седыми, древними, в
волосатых бровях, глазами и отвернулся.
- Откуда вы? - подавленно спросил Павел Федосеич.
- Мы на чухонском берегу спокон веку живем. Теперича вроде ихнего
подданства. А так - православные хрестьяне.
- Не мешкайте, ребята, шагайте попроворней, - сказал кривошеий рыбак
и указал рукой: - На перекосых идите, во-он туда!
Беглецы пошли.

* * *

Плечам легче, но сердцу и ногам трудней.
- Беда, - кто-то вздохнул, кажется все вздохнули, все вздохнуло: не-
бо, воздух, лед.
Шли, шли, шли. И вдруг Лука на лысом месте, как с размаху в стену:
- Братцы!.. Глянь-ка!
Под вскореженным сизобагровым льдом вмерзли в его толщу скрюченные
нагие тела людей.
Лука сплюнул, задрожал:
- Ой, ты!.. Идем, идем...
И, как от заразы, отплевываясь и крестясь, всем стадом дальше. Шли
молча, содрогаясь: над ними и сзади волною темный страх.
Прошагали версту-две. Отставший Павел Федосеич споткнулся, упал:
- Эй, Коля!.. Сидоров! - Картина... картина, полюбуйтесь, - кряхтел
чиновник, стараясь подняться.
Из льда, пяткой вверх, торчала обглоданная человеческая нога.
Прутьями висели оборванные сухожилья. Кругом лед сцарапан в соль когтями
волков. Сидоров и Николай подняли чиновника и стали нагонять артель. Па-
вел Федосеич задыхался.
Слева, из обрезанного ветром сугроба высовывались человеческие кости,
лоскутья одежд и, как спелый арбуз, лоснящийся затылок черепа.
- Да тут кладбище, - простонал чиновник.
- Братцы, что же это! - косоплече шагая, кричал артели Сидоров. - Лю-
дей-то сколько полегло.
- А ты взгляни, на чем мы стоим, - озябшим голосом проговорил борода-
тый Мокрин и ударил пяткой в лед.
Сквозь ледяной хрусталь виднелась вцепившаяся в край замерзшей прору-
би белая рука. В судорожном изломе она уходила вглубь, и желтоватым
расплывчатым призраком едва намечалось утянутое под лед тело.
- Идем, - густо сказал издали Лука. - А то и мы к ним угодим.
- Едут!
- Едут!!
- Едут!!
Вдали от эстонского берега, на белой глади, опять зачернела букашка.
Путники бросились вперед, роняя фразы, как гибнущий воздушный шар мешки
с песком.
- Господи, пронеси... Господи, не дай загинуть.
Мартовский день склонялся к вечеру. Солнце глядело спокойно и задум-
чиво. Большие пространства снега, казалось, прислушивались к его лучам и
жмурились от света. День был безморозный, тихий. Кой-где над полыньями
шел парок.
Когда отрывисто щелкнул, как пастуший кнут, выстрел, лед раздался и
сжал клещами сердца и ноги беглецов. Опять с саней соскочили двое в ов-
чинных куртках - старик и подслеповатый, с птичьим лицом, юнец. Третий -
с ружьем в санях.
- Нас уже обыскивали, - сказал Николай, - и отпустили на родину.
- Все отобрали от нас, - сказал Лука.
- Нет, не все, - гнилозубо проговорил седоусый, глаза его подлы, он
посасывал трубку тонкими бледными губами. - Раздевайтесь. - Мгновенья
полной тишины, только вздохнула лошадь. - Раздевайтесь! Ну!!
И еще - немые окаменелые мгновенья.
Но вот задвигалась косматая борода Луки, задвигались губы, а слова не
шли. Сзади заревел в голос Павел Федосеич, глядя на него завыл Червяч-
ков. Лука кашлянул, мотнул головой, снял шапку, стал часто, в пояс, кла-
няться:
- Кормильцы, сударики... Мы не господа какие-нибудь, не баре... Тру-
дящиеся мужики все.
Седоусый круто к саням и свистнул. Мелькая белыми, выше колен вален-
ками, зашагал от саней с револьвером в опущенной руке поджарый, длинно-
лицый эстонец.
- А, чорт, куррат!.. - прошипел он. - Моя, что ли, раздевать вас бу-
дет?.. Роду-няру... Сволочь... Ну!
Беглецы враз на колени, заплакали:
- Это смерть нам, смерть...
Павел Федосеич с Червячковым переползали от эстонца к эстонцу; скуля
и взахлеб рыдая, они целовали эстонцам сапоги, их посиневшие руки крючи-
лись от холода.
- Сажайте нас в тюрьму! Не убивайте, пощадите, - последним своим виз-
гом покрывали они весь ужас голосов.
Грабители тоже кричали: - Смирна! Смирна! - ругались, пинали сапога-
ми, пятились к саням.
Корявое лицо Трофима Егорова покрылось испариной. Он и бородатый Мок-
рин тряслись от гнева. Лука сжимал кулаки. Мокрин лихорадочным взором
искал, чем бы оглаушить палачей. Он передернул широкими плечами, ухнул и
с сиплым криком:
- Братцы! Это не раз'езд!.. Это душегубы!.. А ну!!. Даешь пропуск!! -
ринулся на седоусого.
Но в белых сапогах, эстонец, вскинул руку на прицел и выстрелил. Мок-
рин торнулся носом в ноги старику и захрипел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43