Да разве они знают Россию? И разве Россия, наш народ, примет
их? И что такое, спрошу я тебя, наш развращенный народ, наш пьяница,
эгоист мужик? Ха!.. Равенство, братство. Плюет он с высокого дерева на
братство! Назови мужика братом, он тебе в отцы лезет. А потом, как
это... кто. Да, Бальзак: "Свобода, данная развращенному народу, это -
девственница, проданная развратникам". Понял глубину?
- Большевики стараются, ваше превосходительство, сделать народ счаст-
ливым, тогда он будет добродетельным, - несмело вставил юноша.
Но генерал не расслышал.
- Слушай-ка, Ребров, а хочешь чаю? Позвони Нелли... Ты знаешь ее? Ах,
хороша девчонка, хороша... Слушай-ка, Ребров. Ну, а кто вкусней по-твое-
му: эстонки или русские? Хе-хе-хе-хе... А я чрез три-четыре дня - в Па-
риж... И можешь быть уверен, Ребров, что скоро эта сволочь-большевики
полетят к чорту. Европа никогда не допустит такой наглости, она им пока-
жет, как аннулировать долги. Да Европе стоит только захотеть: положит их
вот сюда, на ладошку - щелк и нету, слякоть одна, - генерал щелкнул по
ладони и сладострастно захехекал. - Вот, что значит Европа!
Николай Ребров от чаю отказался, поблагодарил генерала и ушел.

* * *

- Петр Петрович, а я к вам, - сказал он, входя к поручику Баранову. -
Что ж вы нам изменили?
- Что, в чем дело? - остановился офицер среди комнаты, желтые кисти
его халата колыхались.
- Генерал сказал, что вы с ним едете в Париж.
- Какой вздор! У генерала разжижение мозга, или слуховая галлюцина-
ция. Я бегу с вами... - последние слова поручик сказал тихо, почти шопо-
том; он стоял руки назад и опустив голову.
- Вы здоровы ли? У вас красные глаза, вы плохо спали, должно быть.
- Что? - рассеяно переспросил поручик, не подымая головы. - Нет,
спал... Должно быть, спал... Спал или нет? Что? - волоча нога за ногу,
он подошел к письменному столу, переставил с места на место чернильницу,
подсвечник, подстаканник, сделанный из винтовочных патронов, взял спич-
ку, переломил, бросил, взял со стола недоконченное письмо, прочел, кач-
нул головой, сказал: - Да, да. Пиф-паф. Сегодня вечером... - он опять
заходил по комнате, хмуря брови и о чем-то тяжко размышляя.
Юноша встревожился. Он следил за Петром Петровичем, сосредоточенным
взглядом, силясь понять, что происходит в душе этого близкого ему чело-
века.
- Мы бежим в субботу, Петр Петрович, в ночь.
- А?! - вскинул тот опущенную голову. - Ах, да... про это... Ладно. У
нас сегодня что?
- Четверг.
- Четверг, четверг... да-да-да... четверг... Завтра пятница, после-
завтра суббота... Так-так... Замечательно, - чему-то подводил он итоги,
его лицо вдруг улыбнулось, он подозвал юношу к столу и ткнул указа-
тельным пальцем в мелко исписанный лист почтовой бумаги. - Вот, Никола-
ша... завтра утром на этом самом месте будет лежать это самое письмо.
Отнесешь его по адресу... Понял? По адресу. В собственные руки баронес-
сы.
- Но баронесса, Петр Петрович, уехала с Белявским.
Поручик дрогнул и быстро попятился:
- Что-о?!
- Они сегодня уехали: я сам видел... На тройке. И сзади большой сун-
дук.
Поручик крепко стиснул зубы: на скулах заходили желваки. Белки глаз
вдруг пожелтели, взгляд запрыгал с предмета на предмет.
- Подлец, мерзавец, трус!.. Бежал, - с злорадным презрением выдыхал
поручик, дергая подбородком. Он сорвал с головы тюбитейку, скомкал ее и
бросил об пол: - Подлец! - Он описал правой ногой, как циркулем, дугу,
резко вскинул руки вверх, вперед и в стороны: - Так... Мерси-боку...
Мерси-боку, - зашагал по комнате, все так же выбрасывая руки, лицо кри-
вилось, дергалось, два раза грохнул кулаком в стол, в клочья изодрал
письмо и крикнул: - Можешь итти, Ребров!.. Можешь итти... Да-да. Можешь
итти. Прощай, Ребров... До субботы... Да-да, - с треском двинул ногой
кресло, подпер щеки кулаками и закрыл глаза.
Изумленный Николай Ребров пошел на цыпочках к выходу. Возле двери
обернулся и взглянул на Петра Петровича. Поручик все так же стоял с зап-
рокинутой головой и накрепко закрытыми глазами. Николай Ребров медленно
притворил за собою дверь и лишь направился по коридору, как там, за
дверью загрохотал дикий, страшный хохот поручика Баранова.
- Что такое? - на месте замер Николай.

* * *

Дома он нашел пакет. Там записка Павла Федосеича и письмо во Псков на
имя Клавдии Тимофеевны Томилиной. В записке Павел Федосеич сообщал, что
он бежать раздумал, он выждет более благоприятных обстоятельств, а пока
что ему и здесь не плохо. Записка написана длинно, бестолково, с настав-
лениями, как жить, с покаянными излияниями заблудшей души, с размышлени-
ем о том, что есть отечество, национальная гордость и гражданский долг.
Видимо, записка сочинялась с перерывами, за бутылкой водки: в начале по-
черк был мелкий, как бисер, потом буквы становились крупней и крупней,
под конец они шли враскачку, враскарячку, большие и нескладные, то падая
плашмя, то кувыркаясь, как захмелевшие гуляки.
Николаю Реброву было грустно и от этого письма и от свидания с пору-
чиком Барановым. Неужели он, такой выдержанный и холодный, влюблен в эту
великосветскую, сомнительной красоты и свежести, куклу? Впрочем, Николай
знает ее лишь по грязным солдатским сплетням и случайным встречам в пар-
ке.
Николай спал тревожно, болезненно. Ему снилась сестра Мария.

* * *

Весь следующий день прошел в лихорадочном приготовлении к побегу.
Трофим Егоров старательно помогал ему. Ну, кажется, все готово.
Вечером, когда месяц засеребрился в небе, юноша пошел к поручику Ба-
ранову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43