Тогда оба игрока весело засмеялись.
- Ну, слава богу!.. Это хорошо, - сказали они. - Значит, смертию
смерть поправ...
Юноша выбросил из-под одеяла руки, схлестнул их в замок и сладко по-
тянулся. Маленькая, в два окна светлая комната, под потолком - чернеет
распятие, и в белом, с красным крестом на груди, вошла сестра. Она пове-
ла соколиными в крутых бровях глазами и приблизилась к юноше. Она пожи-
лая, с измученным лицом, но глаза ее блестят, и голос ласков:
- Ну, вот, слава богу, Ребров. Отводились. Сейчас врач придет. Пос-
тавьте, пожалуйста, градусник... А мне в пору самой слечь. Больных мас-
са, и ужасно плохо поправляются...
- Много умирают? - спросил пучеглазый Дешевой.
- Пачками. Несчастные наши солдаты. Ухода никакого почти нет, ле-
карств нет, питание скверное... Я просто сбилась с ног, за эти две неде-
ли сплю по два часа.
- Сестрица, хорошо бы чего-нибудь питательного, а то - похлебка, ка-
ша, похлебка, каша, кисель.
- Но почему ж не воспользуются услугами солдат? - спросил лысый.
- Я ж вам говорила, господа, что кредиты прекращены, и мы существуем
на пожертвования. Только за рытье одних могил мы задолжали эстонцам бо-
лее трех тысяч марок.
- А где их взять? - подняла сестра брови и пожала плечами. - Одни
убежали к большевикам, другие разбрелись по мызам, по фольваркам,
третьих тиф свалил.

* * *

Два его товарища - офицеры - оказались интересными людьми. Лысый, по-
жилой, во время японской войны, будучи юношей, попал в плен, женился в
Токио на японке, но жена умерла от родов. Он знает японский и английский
языки и теперь, добыв какими-то путями самоучитель Туссена, учится
по-французски.
- Пригодится, - говорит он тягучим голосом. - Во Франции наши лакеями
служат, ну вот и я готовлю себя в шестерки. Вот, не угодно ли, "Атала"
Шатобриана долбить... С больной-то головой.
- Занятие для офицера подходящее, - раскатился громким болезненным
хохотом штабс-ротмистр Дешевой, длинные усы его трагически тряслись.
- А что ж такое! Вы из дворян, а я мужик. Я всякий труд люблю, - оби-
делся лысый, и голое, треугольное лицо его метнулось к Дешевому. - И по-
том, знаете, какая мечта у меня за последнее время? Вот за время болез-
ни... Вы знаете, что когда душу и тело связывает лишь тонкая ниточка на-
шей грубой земной жизни...
- Метафизика... - отмахнулся пучеглазый Дешевой - Инфра-мир, суп-
ра-мир, астрал... Чепуха в квадрате... Тьфу!
- Ну хорошо, хорошо, не буду! - и углы рта лысого офицера повисли.
- Нет, пожалуйста, это интересно, - нетерпеливо проговорил Николай
Ребров.
Лысый с готовностью подсел к нему на кровать и сказал:
- Благодарю вас... Хотя вы еще очень молоды... И, конечно, вам это
будет непонятно. Так вот я и говорю... Когда бог благословит вернуться
на родину, уйду в монастырь, в затвор.
- Предварительно омолодившись в Париже, - насмешливо прибавил черный
и сердито запахнул халат. - Молодым старцам в монастырях лафа.
- А вы, Дешевой, про оптинских старцев слышали? - через плечо задир-
чиво спросил лысый.
- Я монашенок знаю. Одна, сестра Анастасия, два раза в неделю прихо-
дила ко мне белье чинить. Потом забеременела, и ее выгнали из монастыря.
- Циник, - втянул голову в плечи лысый и, обхватив локти ладонями,
сгорбился.
- Лучше быть циником, чем святошей и ханжей.
- Ах, оставьте!.. А вот и суп...
- Ура! С курицей!.. - закричал Дешевой, и оба с лысым бросились цело-
вать руки сестре Дарье Кузьминишне.

* * *

Николай Ребров худ и желт, как еловая доска, у него непомерный аппе-
тит, он проел новый шарф, рубашку и теперь проедает серебряные часы. Под
подушкой у него двадцать франков. Это - капитал. Дарья Кузьминишна ему
как мать. Она очень строга, предписания врача исполняет в точности, и
орлиные глаза ее зорки.
- Вот ваша курица, вот ваша булка, - говорит она. - Кушайте, ниче-
го... Дайте мне еще франк... Ужасно дорого все. Я куплю вам масла и ко-
фе... А на ночь ничего не получите: у вас температура все-таки скачет.
Да! приходила... как ее... Мария Яновна... Знаете такую? Три раза... Я
ее не пустила к вам... Не для чего...
- Напрасно, - с грустью сказал Николай и вздохнул, - Ах, как жаль...
Неужели три раза? Я ее очень люблю. Ведь она была сестрой...
- Замужних любить грех, - улыбнулась Дарья Кузьминишна, и лицо ее
вдруг помолодело.
- Я ее любил так, просто... По-хорошему.
- Я и не сомневалась в этом, - и она мечтательно уставилась взглядом
в окно.
За окном падал рыхлый редкий снег, и догорала зимняя заря.
А когда заря погасла, и в комнате был полумрак, вошел солдат. Он от-
ряхнул шапкой валенки и, озираясь по сторонам, робко спросил:
- Который здесь будет Ребров Николай?
- Я, - и юноша взял из рук солдата письмо.
Сестры не было. Он вскрыл конверт.

"Коля, милый братъ! Обязательно сегодня. Ждемъ. Я въ четырехъ верс-
тахъ отъ тебя. Да ты отлично знаешь. Приходи, если поправился. Письмо
посылаю наугадъ. Необходимо, необходимо встретиться. Твой Сергей".

Николай вплотную подошел к солдату и тихо, почти шопотом:
- Кланяйтесь Сергею Николаевичу. Я приду.
После обеда из соседних комнат к ним набралось несколько человек выз-
доравливающих офицеров, поживших и молодых. Конечно, - шашки, грязные
анекдоты, подтруниванье над лысым. Дешевой кого-то успел обыграть, с
кем-то поругался, кричал:
- Армия! Какая к чорту у нас армия?.. И что мы за офицеры? Где наш
император?
- Я не императору служил, а народу, - возражал гнилозубый, с рыжими,
седеющими усами офицер. - И теперь служу народу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43